Тысяча кораблей - Натали Хейнс
— Какую? — спросил Приам.
— Забери коня.
* * *Оступившись, Креуса грузно растянулась на земле, а поднявшись, почувствовала, как с коленей медленно струится кровь. Теперь она почти ничего не видела впереди, хотя жар, обдающий спину, убеждал, что выбран единственно возможный путь. Неужели позади все охвачено пламенем? Женщина не могла заставить себя оглянуться, зная, что после блужданий во мраке яркий огонь ослепит ее. Именно практические размышления о том, что можно делать и чего нельзя, позволяли Креусе держаться на ногах, хотя предыдущая жизнь никак не подготовила ее к происходящему. Ей страшно хотелось подхватить подол и помчаться сломя голову, но она передвигалась маленькими быстрыми шажками, предельно снижающими вероятность врезаться в невидимую преграду.
Угодив в очередной тупик, Креуса только порадовалась своей предусмотрительности. Готовая отчаяться, она вглядывалась в дымный сумрак: не мелькнет ли слева узкий проход между стенами? Женщина пыталась вспомнить, чьи это дома, и понять, где находится, но тут из самой дальней постройки выскочила шайка солдат. Креуса вжалась в фасад противоположного здания, но мужчины ее не заметили. Они с хохотом нырнули в проулок, которым собиралась пойти Креуса. Ей было без слов ясно, что эти люди убили хозяина дома. Она подождала, пока солдаты скроются, и только тогда решилась последовать за ними. Если раньше она старалась сообразить, мимо чьего дома идет, то теперь радовалась, что ничего не вышло. Она не хотела знать, кому только что перерезали горло эти негодяи.
Держась рукой за стену, женщина пошла медленнее, чтобы солдаты, ненароком оглянувшись, не заметили ее. Когда проулок наконец снова вывернул на улицу, Креуса поняла, что справилась. Она нашла дорогу к городской стене.
* * *— Забери коня, — сказал Синон. — Так ты отнимешь у врага его силу. Греки построили скульптуру на берегу и посвятили Афине, своей покровительнице. Было решено, что конь настолько велик, что вам, троянцам, нипочем не удастся увезти его в город. Греки знали, как долог путь через равнину и как высоко стоит ваш акрополь,
поэтому не опасались, что вы сможете забрать коня себе.
— Откуда тебе известно? — спросила Гекаба. Ее греческий был далек от совершенства, но внятен.
— Прости, царица, я не понял, — ответил пленник.
— Откуда тебе известно, что они думали про коня, — пояснила Гекаба, — если ты прятался в тростниках, опасаясь за свою жизнь? Ты же сказал, что коня построили после твоего бегства. Так откуда тебе известно, что именно говорили греки?
Креусе показалось, что на лице Синона промелькнуло раздражение. Но когда он снова заговорил, голос его еще дрожал от пережитых невзгод.
— Таков был их первоначальный план, госпожа, еще до того, как Калхас и Одиссей состряпали против меня заговор. Греки хотели соорудить гигантского коня и наделить его всей священной силой, какой только могли. Затем, чтобы подразнить вас, они собирались оставить под стенами Трои символ богини, которая в целости и сохранности доставит их домой. Агамемнон не мог удержаться от такой кичливой выходки.
Гекаба нахмурилась, но больше ничего не сказала.
— Поэтому молю тебя, царь, — продолжал Синон, — лиши врагов возможности благополучно вернуться домой. Перемести коня в крепость до наступления темноты. Твои люди сумеют его довезти. Да я и сам возьмусь за веревку, если только позволишь. Я готов на что угодно, лишь бы наказать нечестивых соплеменников, которые без колебаний отняли бы у меня жизнь. Если ты разрешишь мне помочь втащить коня в Трою и поднять его к акрополю, я паду на меч любого из твоих людей, как только цель будет достигнута. Клянусь!
— Нет! — не смолчал жрец Лаокоон. — Умоляю тебя, царь, не слушай его. Конь проклят, и мы тоже будем прокляты, если позволим ему вступить в Трою. У этого человека лживый язык. Либо обманывает он, либо обманули его. Но конь не должен войти в наши ворота. Давай сожжем его, как я и предлагал. — Он поднял могучую руку и запустил в бок коню копьем. Вонзившись в дерево, копье задрожало и загудело в недоуменной тишине, наступившей после слов жреца.
Креуса не сразу поняла, что́ случилось дальше. Сама она не видела змей, хотя многие утверждали, будто видели. Однако Креуса не смотрела на тростники: она смотрела на пленника, Синона, на его непроницаемое лицо, покрытое грязью. Единственным свидетельством того, что тот понял слова Лаокоона, была дрожь мускулов под веревками, которые до сих пор стягивали ему руки. Креуса поначалу решила, что сыновья Лаокоона просто убежали к воде. Почему бы нет? Мальчики давно устали слушать пререкания взрослых, да к тому же, как и остальная троянская детвора, никогда раньше не бывали на море, не играли на песочке. Наверняка ребята отбились от толпы, добрались по речному берегу до линии прибоя и вышли вдвоем на мелководье, прежде чем их исчезновение заметили.
Креуса знала, что морская трава растет огромными купами. В детстве нянюшка наказывала ей никогда не заходить в воду в поисках темно-зеленых колышущихся щупалец: ребенок без труда способен оторвать тонкие кончики листьев, но их основания толстые и волокнистые. Запросто можно споткнуться и потерять равновесие. Видимо, это и случилось с детьми Лаокоона. Один из мальчиков, должно быть, зацепился ногой за спутанные стебли и упал. Непривычный к течению, он запаниковал и, вырываясь, запутался еще сильнее. Другой, поплыв на выручку брату, ушедшему под воду, угодил в ту же ловушку, а его слабые крики о помощи унес прибрежный ветерок.
К тому времени, когда Лаокоон бросился на помощь сыновьям, было уже слишком поздно: водоросли утянули их на дно. Кто-то заметил, что боги послали гигантских морских змей, чтобы наказать жреца за осквернение копьем посвященного им дара. Как только слова были произнесены, сразу нашлись те, кто им поверил.
Жрец рыдал на песке, прижимая к груди тела утонувших сыновей, и выбор Приама был предопределен. Боги покарали Лаокоона, а значит, троянцы должны внять предостережению и прислушаться к пленнику Синону. Под коня подвели бревна и поволокли через равнину; троянцы по очереди тянули веревки. Деревянного исполина провезли по городу, хотя он едва вмещался в тележные колеи, прорезавшие улицы. Его втащили в цитадель, а когда конь достиг самой высокой точки города,
