Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Боль утраты первенца была еще столь свежа, что на лицо Приама легли тени, и Креусе показалось, что на мгновение царь забылся. Перед ней и остальными троянцами стоял не гордый правитель, а сломленный старик, чья древняя шея едва выдерживала вес золотых цепей, которые он по-прежнему носил. Пленник, должно быть, тоже заметил перемену, потому что сглотнул, а когда снова заговорил, голос его звучал тише, обращенный лишь к царю. Креусе пришлось напрячь слух, чтобы уловить слова.
— Но у отца были враги, могущественные враги среди греков, — продолжал Синон. — Мы имели несчастье навлечь на себя особенное неудовольствие двух знатных мужей, хотя, клянусь вам, ничем такого не заслужили. Однако же Калхас и Одиссей изначально были настроены против отца, а значит, и против меня.
Услыхав ненавистное имя властителя Итаки, Креуса невольно вздрогнула.
— Недруг Одиссея всегда найдет с нами общий язык, — медленно проговорил Приам.
— Благодарю тебя, царь. Он вызывает всеобщее отвращение. Простые греческие солдаты ненавидят его за спесивые замашки могучего бойца и великого царя. Но он отнюдь не выдающийся воин, а Итака, которую он называет своим царством, — жалкий скалистый островок, на который никто не позарится. Тем не менее наш вождь Агамемнон и прочие эллины всегда обращались с ним как с героем. В итоге он совсем раздулся от чванства.
— Не сомневаюсь, — кивнул Приам. — Но все это не объясняет, как ты здесь оказался и почему твои соотечественники столь неожиданно исчезли. К тому же имя Калхаса мне незнакомо.
Синон заморгал, и Креуса подумала: он понимает, что должен дать быстрый и убедительный ответ, иначе навсегда лишится дара речи.
— Греки давно знали, царь, что должны уйти. Калхас — их главный жрец; он взывал к богам в надежде на благоприятные вести. Но с прошлой зимы предсказания твердили одно и то же: Троя не сдастся греческому войску, стоящему лагерем за воротами. Агамемнон, разумеется, не желал ничего слушать, как и его брат Менелай, но им не удалось настоять на своем. Грекам надоело торчать вдали от дома. Войну нельзя выиграть, значит, самое время забрать награбленную добычу и отплыть. Этот довод выдвигали многие воины…
— Включая тебя? — уточнил Приам.
Синон улыбнулся:
— Не на собраниях. Я ведь не царь, мне не позволено высказываться. Но в кругу товарищей, простых воинов, я часто говорил, что пора уплывать; по-моему, нам вообще не стоило приезжать сюда. Такие речи навлекли на меня недовольство — не рядовых солдат, которые были того же мнения, но вождей, поставивших на кон в войне свою репутацию, и особенно Одиссея. Однако оспаривать знамения, исходящие непосредственно от богов, они не могли и потому неохотно согласились отплыть домой.
— А тебя оставили в наказание? — спросил Приам. Его лазутчики чуть отвели копья в сторону, так что острия больше не упирались Синону в горло.
— Нет, царь. — Пленник на миг скорбно втянул грязные щеки, мокрые от слез. — Тебе известно, как греки добирались до Трои? Ты слыхал, как наш флот собрался в Авлиде, но не смог отплыть, потому что установилось полное безветрие?
Окружающие Синона троянцы кивнули. Все знали и пересказывали друг другу историю о том, как греки оскорбили богиню Артемиду и она лишила их ветра до тех пор, пока они не умилостивят ее. Содрогаясь от ужаса, те совершили человеческое жертвоприношение. Какой троянец не слышал о невероятной жестокости, столь свойственной грекам?
— Когда пришло время возвращаться в Грецию, Калхас и Одиссей сговорились друг с другом, — продолжал Синон, — и царь Итаки не устоял перед возможностью избавиться от меня.
Креуса снова взглянула на красную повязку вокруг головы пленника и почувствовала, как у нее защипало веки. Неужели пленник и впрямь подразумевал столь жуткую участь?
— Я вижу, ты понял, о чем речь, царь, — сказал Синон. — На собрании греков Калхас объявил, что боги выбрали жертву и желают напиться моей крови с походного алтаря. Простые воины немного повозмущались, но и они предпочли, чтобы убили меня, а не их.
— Ясно, — ответил Приам. — Тебя собирались принести в жертву, как животное.
— Не только собирались, но и успели приготовиться. Меня связали. — Синон поднял руки, чтобы показать грязные веревки, до сих пор стягивающие запястья. — И ноги тоже. Волосы смазали маслом и повязали лентами. Ясное дело, ведь жертва должна быть безупречна. Но путы вокруг лодыжек оказались не так крепки, как эти, — он потряс руками, — и, когда стража отвернулась, я развязался.
Это объясняло свежие алые рубцы на ногах Си-нона.
— Я понимал, что скоро стражники потащат меня к алтарю. Поэтому сначала я полз, а потом со всех ног бросился прочь из стана. К тому времени, как поднялся переполох, я уже добрался до тростниковых зарослей на берегу, залез в них и притаился.
По щекам бедняги снова покатились слезы, и глаза троянского царя тотчас увлажнились. Креуса почувствовала, что тоже плачет. Дикая история, даже для тех, кто хорошо осведомлен о варварстве греков. Жена Приама, Гекаба, молча наблюдала за происходящим: губы сжаты в ниточку, седые брови сдвинуты.
— Я слышал, что меня ищут, — продолжал Си-нон. — Слышал, как траву хлестали кнутами и кололи копьями. Мне отчаянно хотелось убежать, но я понимал, что рисковать нельзя, иначе меня заметят. Поэтому я лежал без движения целую ночь, самую длинную ночь в своей жизни, молясь Гере, которая всегда была моей заступницей. А наутро мои молитвы были услышаны. Греки решили соорудить для приношения эту деревянную фигуру, вместо того чтобы губить несчастную жертву. Они построили коня, посвятили дар богам и отплыли без меня. Так что, вопреки своему невезению, я прожил на несколько дней дольше, чем мне было отпущено. Теперь ты убьешь меня, царь, и поделом мне: ведь я один из тех, кто явился сюда разорить твой город, и заслуживаю, чтобы со мной обращались как с врагом, пусть меня и привезли сюда мальчиком. У меня нет семьи, которая могла бы меня выкупить. Поэтому я даже не прошу тебя отправить мое тело
