Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Креусе хотелось заставить спорщиков замолчать; ей хотелось опуститься на дюны, лечь на спину и вытянуть руки и ноги, чувствуя кожей песок. Она так давно не видела свободы. Какое теперь дело троянцам до подношения греков? Женщина взяла Эврилеона за руку и притянула сына к себе, а Эней выступил вперед, по-прежнему сжимая другую руку Креусы. Муж не хотел участвовать в споре, но не мог уклониться от долга защитника Трои. Мужчины пережили совсем другую войну, чем женщины, которые ожидали мужей, ухаживали за ними, кормили в конце каждого дня. Креуса внезапно осознала, что для Энея место, где она сейчас стояла — и откуда мечтала прогнать прочих троянцев, чтобы насладиться покоем вместе с мужем и сыном, — до сих пор оставалось полем битвы.
Внезапно гам стих, и мимо Креусы с трудом прошаркала согбенная фигура в темно-красных одеяниях, путавшихся в искривленных ногах. Приам двигался по-стариковски, но по-прежнему держал голову высоко, как царь. Рядом с ним посреди толпы встала гордая царица Гекаба. Она не собиралась скромно помалкивать, как другие женщины.
— Довольно! — воскликнул Приам слегка дрожащим голосом. Эврилеон тем временем принялся дергать Мать за платье, желая привлечь ее внимание к жуку, с трудом пробирающемуся по песку у них под ногами, но та шикнула на сына. Ничто в этот первый день за городскими стенами не отвечало мечтам Креусы, утешавшим ее в самые мрачные минуты войны. Она с таким нетерпением ждала времени, когда сын впервые увидит животных, обитающих на побережье, а теперь ей приходилось одергивать Эврилеона, чтобы царь мог обратиться к возмущенным подданным.
— Мы не станем воевать друг с другом! — промолвил Приам. — Не сегодня. Я буду по очереди внимать вашим соображениям.
Креуса выслушала доводы в пользу каждого из всех возможных исходов судьбы коня и обнаружила, что ей совершенно безразлично, какое решение примет царь. Сжечь или оставить — не все ли равно? Последним заговорил жрец Лаокоон, могучий мужчина с намасленными[4] черными кудрями, обожавший звук собственного голоса. Он полагал, что коня следует сжечь на месте. Это, заявил жрец, единственный способ умилостивить богов, которые столько лет карали Трою. Все остальное будет катастрофической ошибкой.
* * *Вокруг клубились дымы бесчисленных пожаров, а Креуса, спотыкаясь, пробиралась по тропинке к городским стенам. Она полагала, что идет в правильном направлении, но уверена не была. Легкие саднило, словно она карабкалась вверх по склону. Женщина ничего не видела перед собой; она выставила одну руку вперед, чтобы не упасть, если запнется, а другую вытянула вправо, чтобы ощупывать строения, вдоль которых идет. Только так она могла убедиться, что продвигается вперед.
Следующую мысль Креуса постаралась не облекать в слова, придать ей самую неопределенную форму, прежде чем отмести прочь, но отрицать очевидное было невозможно: город уже не спасти. Слишком много пожаров бушевало в кварталах. Одна за другой вспыхивали деревянные крыши, и дым становился все гуще. Сколько огня может вместить каменный город? Креуса мысленно перебирала все, чему предстояло сгореть в ее доме: одежду, постельное белье, настенные ковры, которые она соткала во время беременности, ожидая Эврилеона. Внезапное чувство потери опалило ее, словно она сама оказалась в огне. Дом потерян навек. Десять лет Креуса боялась, что город падет, и вот он рушится вокруг нее, а она спасается бегством.
Но как же так вышло? Ведь Троя выиграла войну! Греки уплыли, а когда троянцы нашли деревянного коня, они поступили с ним именно так, как велел чужеземец. И тут, задыхаясь от страшного бега, Креуса вдруг поняла, почему полыхает ее родной город. Десять лет продлилась война, героев которой уже воспевали поэты, однако победа не досталась ни воинам, сражавшимся за стенами крепости, ни Ахиллу, ни Гектору, давно погибшим. Она досталась незнакомцу, которого троянцы нашли в тростниковых зарослях рядом с конем. Он сказал, что его зовут… Креуса не могла припомнить: какое-то шипящее змеиное имя.
* * *— Синон, — всхлипнул незнакомец. Два копья нацелились ему в шею, и он упал на колени. Троянские лазутчики заметили его, когда он прятался в низких зарослях на дальнем берегу Скамандра, где река впадает в море. Вооруженные ножами и копьями, два разведчика, подхватив пленника за локти с обеих сторон, привели его к толпе троянцев. У мужчины были связаны запястья, а вокруг лодыжек виднелись алые рубцы, как будто от веревок, прежде впивавшихся и в ноги.
— Мы могли и не заметить его, — заявил один из лазутчиков, тыча в пленника кончиком копья. Незнакомец едва удержался от крика, хотя острие даже не проткнуло кожу. — Нам бросились в глаза красные ленты.
Пленник являл собой странное зрелище: мышиного цвета волосы, завивающиеся на затылке, если и смазанные когда-то маслом, теперь свалялись и были покрыты слоем грязи, как и голое тело. Кроме набедренной повязки на мужчине не было ничего, даже обуви. Однако лоб ему обвивали яркие ленты. Казалось невероятным, что у такого грязного существа — скорее зверь, чем человек, подумала Креуса — такое чистое и нарядное украшение. Пленник жалобно взвыл:
— Смерть все-таки нашла меня!
Креуса не могла скрыть отвращения к рыдающему чумазому греку. Почему разведчики не убили его прямо на месте?
Приам поднял два пальца левой руки.
— Тишина! — провозгласил он. Толпа присмирела, стихли даже душераздирающие рыдания пленника.
— Ты грек? — спросил Приам.
Синон кивнул.
— Однако тебя оставили здесь?
— Не нарочно, царь. — Синон поднял руки, чтобы утереть нос. — Я сбежал от них. Боги меня накажут, я знаю. Но я бы не вынес… — Его речь снова прервали рыдания.
— Возьми себя в руки, — велел Приам. — Иначе мои люди убьют тебя прямо на месте, и твою кровь будут клевать чайки.
Синон еще раз судорожно всхлипнул и выдохнул:
— Прости меня.
Приам кивнул и продолжил допрос:
— Так ты убежал от них?
— Да, хоть я родился греком и всю жизнь сражался бок о бок с греками, — ответил Синон. — Я еще мальчиком прибыл сюда вместе с отцом. Он много лет назад пал в бою от руки вашего великого воина, Гектора. — По толпе
