Виктория Холт - Исповедь королевы
На следующий день маркиз де Дюрфор принимал у себя австрийский двор от имени короля Франции. Конечно же, этот праздник должен был быть столь же, если не более, величественным, как и тот, что прошел накануне. Для его проведения арендовали дворец Лихтенштейн. Вечер удался на славу. Я помню, как мы ехали туда — это было в пригороде Россо. На всем протяжении дороги деревья были освещены, а между деревьями установлены дельфины, каждый из которых держал по большому фонарю. Это было просто очаровательно, и мы вскрикивали от восхищения, проезжая мимо такой красоты.
В зале для бала маркиз де Дюрфор приказал повесить прекрасные картины, символически изображающие происходящие события. Мне особенно запомнилась одна, изображающая меня по дороге во Францию. Передо мной расстилался ковер из цветов, которые разбрасывала нимфа, символизирующая любовь.
Там были и фейерверк, и музыка, и этот вечер по великолепию действительно превзошел тот, который устроили мы накануне, несмотря на наши три тысячи пятьсот свечей.
Девятнадцатого числа состоялось мое бракосочетание с доверенным лицом. Для меня это было лишь продолжением игры, в которой Фердинанд играл роль жениха. Мой брат был покоренным лицом дофина Франции, и все это выглядело в точности как одна из тех пьес, которые исполняли мои братья и сестры. Только на этот раз я была уже достаточно взрослой, чтобы присоединиться к ним. Фердинанд и я встали на колени перед алтарем. Я повторяла про себя слова: «Volo et ita promito», чтобы произнести их правильно, когда придет время сказать их вслух.
После церемонии на Шпитальплатц раздался залп из ружей, а потом… снова банкет.
Я должна была покинуть родной дом через два дня. Внезапно я начала осознавать, что это означало. Мне пришло в голову, что я, может быть, никогда больше не увижу мою матушку. Она позвала меня в свою комнату, где снова прочитала мне множество наставлений. Я слушала ее с ужасом; я начинала чувствовать тревогу.
Она приказала мне сесть за письменный стол и взять перо. Я должна была написать письмо моему дедушке, ведь король Франции отныне становился моим дедом. Мне следовало помнить об этом и стараться угождать своему новому родственнику, а также повиноваться ему и никогда его не оскорблять. А теперь я должна была написать ему письмо. Слава Богу, мне не нужно было самой его составлять. Это было бы мне не по силам. Даже написать его под диктовку матушки было для меня очень трудно. Она пристально наблюдала за мной. Могу себе представить ее опасения. Я села, наклонив голову набок, нахмурившись и сосредоточившись, и, прикусив язык и чуть-чуть высунув его кончик наружу, начала писать. Я прилагала величайшие усилия, но единственным их результатом были детские каракули с кривыми буквами. Помнится, я просила короля Франции быть ко мне снисходительным и умоляла его от моего имени просить о снисхождении и дофина.
Я сделала паузу, подумав о дофине, другом важном действующем лице этого… фарса, комедии или трагедии. Откуда я могла знать, во что все это в конце концов выльется? Позже я пришла к выводу, что все это было одновременно и тем, и другим, и третьим. Так что же дофин? Никто не говорил о нем особенно много. Иногда мои слуги говорили о нем как о прекрасном герое, каким и следовало быть принцу. Несомненно, он должен быть красивым. Мы будем танцевать с ним, и у нас будут дети. Как страстно я желала иметь детей! Золотоволосых малышей, которые будут обожать меня! Став матерью, я наконец перестану быть ребенком. Потом я вспомнила о Каролине, о ее столь трогательных письмах. «Он очень безобразен… но я постепенно привыкаю к этому». Моя матушка рассказала мне, обо всем, с чем я могла столкнуться при французском дворе… обо всем, кроме моего жениха.
Потом матушка обняла меня и, прижав к себе, сама написала письма королю Франции. Я глядела, как быстро движется ее перо, восхищаясь ловкостью, с которой оно скользило по бумаге. Она просила короля Франции заботиться о ее дорогой дочери. «Я умоляю Вас быть снисходительным к необдуманным поступкам моей дорогой девочки. У нее доброе сердце, но она импульсивна и немного сумасбродна…» — писала она. Я почувствовала, как на глаза мои навернулись слезы. Мне стало очень жаль матушки. Ее беспокойство казалось странным, но беспокоилась она так потому, что слитком хорошо знала меня и могла предполагать, каков был тот мир, в котором мне предстояло жить.
Маркиз де Дюрфор привез с собой в Австрию два экипажа, которые король Франции приказал сделать специально для того, чтобы доставить меня во Францию. Мы прежде уже слышали об этих экипажах. Их сделал Франсиан, лучший каретный мастер Парижа. Король приказал не жалеть денег на их изготовление. Франсиан заботился о своей репутации, поэтому кареты были поистине великолепными. Изнутри они были обиты атласом, а снаружи украшены росписью нежных тонов с золотыми коронами, возвещающими о том, что это королевские кареты. Это были не только самые красивые, но и самые комфортабельные кареты, в которых мне когда-либо доводилось путешествовать.
Маркиз прибыл в сопровождении ста семнадцати телохранителей. Все они были в цветных мундирах. Французы хвастались, что эта веселая маленькая кавалькада обошлась примерно в триста пятьдесят тысяч дукатов.
Мой переезд во Францию начался двадцать первого апреля. За последние несколько лет я часто вспоминала матушку в ту минуту, когда она прощалась со мной. Она знала, что обнимает меня в последний раз и в последний раз целует меня. Наверное, мысленно она снова повторяла: помни об этом, не делай того… Конечно, все это она уже говорила мне в своей ледяной спальне, однако, хорошо зная меня, она понимала, что я уже забыла половину сказанного ею. Я, должно быть, мало слышала из того, что она пыталась мне втолковать. Теперь я понимаю, что в минуту расставания она молча молила Бога и всех святых хранить меня. Она видела во мне беззащитного ребенка, заблудившеюся в джунглях.
— Мое дорогое дитя, — шептала она, и я вдруг почувствовала, что не хочу покидать ее. Здесь был мой дом. Я хотела остаться — пусть даже мне придется выносить все: и уроки, и боль во время укладки волос, и нотации в холодной спальне. Мне должно было исполниться пятнадцать лет только в ноябре, и я вдруг почувствовала себя очень юной и неопытной. Я уже хотела умолять матушку, чтобы она позволила мне остаться дома хотя бы еще немного. Но роскошные кареты мсье де Дюрфора уже ждали меня. Каунитц проявлял нетерпение. Он почувствовал облегчение, когда сделка наконец состоялась. Одна лишь матушка была грустна. Я думала о том, позволят ли мне поговорить с ней наедине, чтобы попросить разрешения остаться. Но это, конечно, было невозможно. Как бы она ни любила меня, она бы никогда не позволила, чтобы мои капризы мешали государственным делам. В данном случае я была делом государственной важности. Мысль об этом вызывала у меня смех и в то же время льстила мне. И правда, я теперь была чрезвычайно важной персоной.
— Прощай, мое дорогое дитя! Я буду регулярно писать тебе. Все будет так, словно я с тобой рядом.
— Да, мама.
— Мы будем в разлуке, но я никогда не перестану думать о тебе, до самой смерти. Люби меня всегда! Это единственное, что может меня утешить.
И я вошла в карету вместе с Иосифом, который должен был сопровождать меня в течение первого дня моего путешествия. До этого я мало общалась с Иосифом. Он был намного старше меня, а теперь сделался чрезвычайно важной особой. Он был императором и управлял страной вместе с матушкой. Он был добрый, но я была в плохом настроении, и меня раздражала его напыщенность. Всю дорогу он давал мне советы, слушать которые у меня не было никакого желания. Мне хотелось думать о моих милых собаках. Слуги уверяли меня, что будут заботиться о них. Когда мы проезжали мимо Шонбруннского дворца, я смотрела на его желтые стены и зеленые ставни и вспомнила, как Каролина, Фердинанд, Макс и я наблюдали за тем, как наши старшие братья и сестры исполняли пьесы, оперы и балеты. Я вспоминала, как слуги приносили нам в сад закуски и напитки — лимонад, который матушка считала полезным для нас, и маленькие венские пирожные, покрытые кремом.
Перед отъездом матушка вручила мне пачку бумаг, которые велела читать регулярно. Я взглянула на них и увидела, что они содержат те правила и нормы, о которых она уже говорила мне во время наших бесед. Я обещала себе, что позже обязательно прочту их. В тот момент мне хотелось вспоминать о прежних временах, о приятности тех дней, когда Каролина и Мария Амалия еще не были столь несчастными. Я взглянула на Иосифа, у которого были свои неприятности, и подумала, что он, вероятно, уже оправился от своих несчастий. Он сидел так спокойно, прислонившись к роскошной атласной обивке сиденья!
— Всегда помни о том, что ты немка…
Мне захотелось зевнуть. Иосиф в своей тяжеловесной манере пытался внушить мне всю важность моего замужества. Знала ли я, что моя свита составляет сто тридцать два человека? Да, ответила я, я уже слышала обо всем этом раньше.
