Вера Мутафчиева - Дело султана Джема

– Саади, – сказал он, – вчера скончался Карл Савойский, маленький Карл, как вы называли его.

– Маленький Карл? – вскричал я. – Как? От чего?… Карл был единственным нашим другом на этой земле!

– Говорят, Карл готовил похищение Джема во время вашего пути в Вильфранш, все уже якобы было готово. Восемьдесят верных рыцарей должны были вчера утром двинуться из Шамбери к побережью, чтобы напасть на вашу стражу под Авиньоном… А сегодня утром Карл не проснулся. Говорят, отравлен…

– Орден или король? – Я тряс Ренье за плечи, словно он присутствовал при сделке между духовными и телесными убийцами чудного белолицего юноши в восторженным взглядом.

– Не все ли равно, Саади! – ответил трубадур. – Кто бы он ни был, он принадлежал к могущественному заговору темных сил. Карл… Осиротели трубадуры Франции, брат мой по песням Саади!

– Я не могу, не хочу больше, Ренье! – стонал я в непроглядной метели. – Слишком много людей погибло уже ради Джема, один достойней другого… Если бы вы знали их так, как знаю я!.. И потом, – я понизил голос, словно выдавал важную тайну, а у тьмы были уши, – много лет назад я находил их жертву осмысленной: сотни голов падало во имя святого дела. Зачем беречь человеческие жизни, когда речь идет о победе государя, какого еще не знал мир, – жреца поэзии и передовой мысли? Теперь же… Ренье, вы ведь не видели Джема теперь?

– Нет, – ответил Ренье.

– Пришла моя очередь позавидовать вам. Уезжайте сегодня же ночью, Ренье, ибо завтра Джема, наверно, повезут в Италию, где он предстанет перед всеми три свете дня. Уезжайте, не повидав его, друг! Так вам будет легче. Ради Карла Савойского, ради нас всех, веривших, что мы не страдаем, а служим великому делу.

– Да!.. – только и ответил Ренье. И помолчав, добавил: – Тем больше у вас причин бежать, Саади!

«Благодарю тебя, Ренье! – думал я, глядя, как он исчезает за пологом тьмы. – Благодарю за то, что ты подарил мне право бежать отсюда».

Последний месяц меня так закружили события, что не было ни одной свободной минутки. В двух словах: мы вернулись в свет, мы находимся в средоточии всей мировой политики. Живем в Ватикане – сердце Запада, в покоях, предназначенных для коронованных особ. Словно дурной сон остались позади замки Дофине и Оверни, моя каморка, мертвящее безлюдье Бурганефа.

Вот уже месяц наблюдаю я за тем, как сбываются давнишние мечты Джема. Иннокентий VIII выбивается из сил, готовя великий поход; его гонцы с посланиями, подписанными Джемом, объезжают все европейские дворы; Джем чуть не ежедневно присутствует при важнейших аудиенциях, даваемых папой посланцам того или иного короля или герцога; они предлагают ему содействие, сыплют обещаниями. Мы варимся в гигантском котле политики.

Возможно ли! Ведь еще совсем недавно мы были глубоко запрятанной собственностью Ордена Святого Иоанна или же французского короля – мы так до конца и не уразумели, кого именно. Ныне я сбиваюсь с ног, устраивая встречи с высочайшими особами, служу переводчиком или сам веду переговоры – от имени моего господина, а часто даже без его ведома. Нас словно несет какой-то вихрь. Как долго будет он нести нас?

В первые дни я ощущал бесконечную усталость – я уже отвык от голосов, шума, напряжения. Весь Рим (я еще не успел, в сущности, осмотреть его, будучи круглые сутки занят), весь Ватикан с его мрамором, гобеленами, позолотой и статуями сливались пред моим взором в до боли сверкающее, кричащее пятно. Потом все стало на свои места, и я тоже нашел здесь свое место – я, Саади, единственный вельможа султана Джема, почетного гостя Ватикана.

Чтобы более или менее связно рассказать о приеме, оказанном нам в Риме, следует начать с Чивиты-Веккиа, где бросила якорь наша трирема. Это произошло 13 марта, после того как нас много недель трепали штормы. Братья-иоанниты спешили с отплытием; как я позже узнал, едва королю стало известно о том, что Бурганеф опустел, он отправил нам вдогонку двухтысячное войско. Воображаю, как французы всплеснули руками и с идиотским видом застыли, примчавшись в Вильфранш, – мы уже находились в открытом море. Однако море отомстило нам за это: шторм швырял нас из стороны в сторону, нашу трирему оторвало от сопровождавших кораблей, и мы добрались до Чивиты-Веккиа одни, точно раскаявшиеся корсары, ищущие тихой пристани.

Из Чивиты-Веккиа корабль доставил нас в Остию, а оттуда мы двинулись вверх по Тибру. Таким образом, мы ступили на итальянскую землю у самого порога Рима – в Порта Портезе. Я был так ошеломлен многоцветной и многошумной суетой, что не нахожу слов для описания оказанной нам встречи. Помню только праздничную кавалькаду – множество всадников в пышных одеяниях. Потом я узнал: то были кардинальская и папская гвардии, впереди них ехали сенаторы, чужестранные герольды, ватиканские церемониймейстеры – тьма-тьмущая неведомых мне титулов и званий.

Я весь обратился в зрение и слух – только тут почувствовал я, что соприкасаюсь с Западом. Доныне мы видели лишь провинциальные замки мелких дворянчиков, захолустную голытьбу южной Франции. Мне было легко свысока судить о ней мерками Константинополя, Никеи, Бруссы, Измира, тогда как здесь, в Италии, все по-иному: это вершина западной цивилизации, я еще не нашел для нее мерила.

Пока я стоял в замешательстве от столь неожиданного великолепия, глубоко убежденный, что это сон и скоро наступит пробуждение, в толпе встречающих возникла сумятица. Какие-то пешие люди пробирались между всадниками, те довольно грубо останавливали их – итальянский язык вообще звучит для моих ушей потоком брани.

Тогда один донельзя блистательный вельможа (мне сказали потом, что это был Франческо Чибо, незаконнорожденный сын Иннокентия VIII) вмешался и приказал дать им дорогу. Какой сюрприз! Мусульмане! Среди римской аристократии стояли десять правоверных, смущенные и униженные, без парадных доспехов.

– Нет, с султаном Джемом вы говорить не будете! – передал им переводчик приказ Франческо Чибо.

А те словно и не слышали. Они смотрели на Джема изумленными, ослепленными глазами, взирали на облаченного в белые с золотом одежды сына Великого Завоевателя – они не знали Джема семь лет назад, и новый его облик не производил на них гнетущего впечатления. Только тут я вспомнил о нем. Даже это зрелище – унижение десяти мусульман на фоне римского великолепия – не переменило выражения его лица. С тупой усталостью созерцал он своих единоверцев, как будто их восторг и страдание не имели к нему касательства. Так продолжалось до тех пор, пока один из этих незнакомцев не приблизился к нашему повелителю. Он приник лицом к правому лошадиному копыту, потом к сапогу Джема. Ритуал несколько отличался от нашего – кто же эти люди?

– Встань! – прохрипел Джем. То было единственное слово, обращенное им к послу султана Каитбая.

Потом посол приник к моему плечу. Измученный обидой и тревогой, он поведал мне свои трехмесячные мытарства – тщетные попытки получить Джема у святого престола в обмен на богатства, которые разорили бы халифат, но, быть может, спасли бы его от турецкой угрозы. Три месяца провел в Риме этот несчастный, и три месяца кардиналы обманывали его неопределенными обещаниями и всевозможными увертками. Теперь силы его были на исходе. «Я должен получить султана Джема! – как безумный твердил он мне всю дорогу до самого Ватикана (оттого я и не заметил, как мы проехали через город, у меня все плыло перед глазами). – Флот Баязида стоит в Средиземном море, под угрозой Родос, итальянское побережье. Папа перевозит Джема сюда для того, чтобы спасти Италию, одну лишь Италию: ведь Баязид поостережется тронуть итальянцев, зная, что брат его находится в Риме. А мы? А Корвин? Как не может Запад уразуметь, что речь идет не о том, каким образом оградить от завоевания ту или иную часть своих владений! Необходимо всеобщее наступление против османов, война не на жизнь, а на смерть! Поход во главе с Джемом разрушил бы империю османов изнутри – иначе все потеряно».

Густые толпы тянулись по обе стороны дороги, весь Рим вывалил на улицы, чтобы узреть живую легенду по имени Джем. А сама легенда восседала на коне с бесившим меня безразличием – неужели Джем не способен сделать над собой даже малейшее усилие? Теперь, когда мы находимся в центре событий, от которых зависит столь многое, когда наш долг – призвать всю свою волю, разум, силы, чтобы выбраться из трясины, в которой мы барахтаемся целых семь лет!

«Джем! – Мне хотелось тряхнуть его, чтобы вытолкнуть гашиш из его крови, вывести его из забвения. – Джем! Пришел наш день, ради этого дня мы столько терпели, на него возлагали все наши надежды. Вот он, Джем!»

С тем же успехом я мог говорить с трупом, теперь-то я понимаю это.

Итак, вот уже несколько недель мы в Риме, нам отвели самые роскошные покои папского дворца. Джем принимает послов и вестников, но ни в чем не переменил своих бургансфских привычек. По утрам он допоздна валяется в постели и в непристойных выражениях гонит от себя каждого, кто пытается одеть его, придать ему приличный вид. (Теперь обслуживаю его не я один – вокруг Джема суетится толпа слуг.) Наконец я – словно передо мной безумный, прибегая к разного рода уловкам, уговорам, прозрачному обману, – кое-как облачаю его. Тогда-то Джем умолкает уже намертво, тогда-то и начинается моя ежедневная пытка.