Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Прошла неделя, никто так и не пришел...
XXI
Расставшись с Ан, Кхак поспешил на встречу с матросом в условленном месте. Мысли у него были радужные, яркие и веселые, как стая бабочек. Он впервые испытывал такое чувство. Любовь пришла к нему, когда за плечами была уже целая жизнь, оставившая немало ран в сердце, жизнь, заполненная тревогами и раздумьями. И он немного растерялся, словно из темноты внезапно шагнул на свет. Он был опытный революционер, человек во многом искушенный, но перед этим новым чувством он оказался беспомощным, как ребенок. Он всегда считал, что любить — это прекрасно, но если в жизни любви нет, то это не трагедия, тем более что для него любовь была бы помехой революционной работе. Так он привык думать еще с детства, а когда пошел учиться, еще больше укрепился в своем мнении. Но вот Кхак стал коммунистом, и взгляды его во многом изменились. Но о любви он не задумывался. Он попал в тюрьму, потом тяжело болел. Была и еще одна причина — некоторые из его товарищей, казалось бы, стойкие революционеры, выйдя на волю, обзавелись семьей, хозяйством, и через год при встрече смущенно отводили глаза, а при слове «революция» испуганно вздрагивали. И Кхак постоянно твердил себе: берегись, не попади в ту же яму. Нужно быть подальше от всего этого, во всяком случае до лучших времен. Вот когда революция победит, можно подумать и о любви...
При встрече с Ан Кхак сразу почувствовал опасность и решил вести себя как можно сдержанней. Однако конфликта между революционным долгом и чувством, чего он так опасался, не произошло. Каждый раз, встречаясь с Ан, он убеждался, что это необыкновенная девушка, и чувство ее тоже какое-то особенное. Во многом он разбирался лучше ее, но, видимо, в этом вопросе Ан была умнее. Она без всяких теорий поняла, как им держаться друг с другом, и Кхак доверился ей. В своей любви Ан была самоотверженной, и это придавало ей силу, способную преодолеть любые препятствия. На долю каждого выпадает та любовь, которой он достоин. Недаром говорят: какие дрова — такое и пламя. Кхак боялся, что любовь к Ан размягчит, расслабит его. Он не хотел думать и все же думал об этой девушке. А вместо слабости ощущал прилив новых сил, неведомую ранее радость жизни. Даже мысли его, казалось, стали глубже, значительнее...
И не успел он еще это осмыслить, как любовь прорвала все преграды, перевернула все привычные представления и открыла такие силы, о существовании которых он и не подозревал. Это было похоже на то, как если бы под землей лежало огромное озеро, которое вдруг прорвалось на поверхность бурным потоком. Растекаясь, поток становился все шире, все полноводнее, и уже несся стремительно, неудержимо...
Ан скрылась. На всякий случай Кхак осмотрелся еще раз и, убедившись, что за ним не следят, свернул на дорогу в Тхиен-лай. Мощенная камнем, она тянулась по окраине Хайфона, извиваясь вдоль берега реки. Воздух был такой прозрачный, что можно было даже различить метеостанцию на вершине Фу-лиен — белый кубик среди темных сосен. Дальше виднелась гора, похожая на лежащего слона, она так и называлась — Слон. На полях ни души, да и дорога безлюдна.
Пагода стояла среди старых деревьев. Кхак спокойно свернул на тропинку, вышел к пруду и остановился под деревом перед воротами пагоды. Видимо, он явился слишком рано — Хая еще не было. Кхак сделал вид, что пришел полюбоваться памятником старины, и прошел под аркой во внутренний двор. Он стал рассматривать фигурку слона на приступке. Из внутреннего помещения вышел бонза и быстро прошел мимо, взглянув на него с каким-то испугом. От этого взгляда Кхаку стало не по себе, однако, сохраняя спокойствие, он повернулся и медленно зашагал к выходу.
— Ни с места, стрелять буду! — вдруг раздался за спиной окрик.
«Засада!» — мелькнуло у Кхака в голове, и он бросился бежать. Но со всех сторон наперерез ему бросилось несколько человек. В одно мгновение рухнула тишина. Из пагоды высыпали бонзы. Агенты окружили Кхака. Французский агент в фетровой шляпе подошел вплотную к Кхаку и, размахнувшись, ударил его кулаком в лицо. Удар на мгновение ослепил Кхака, но не успел он прийти в себя, как на него обрушился град новых ударов. Кхак бессильно упал ничком. Его подняли и надели наручники. Вдруг Кхак увидел, как из внутреннего помещения пагоды вывели Хая. Матрос был уже в наручниках, лицо распухло от побоев, на рубахе запеклись пятна крови.
— Ал-ле! — Француз махнул рукой.
Кхаку завязали глаза и вывели на дорогу. Довольные жандармы хохотали. Через несколько минут послышался шум подъезжающей машины. Кхака бросили в машину, под ноги полицейским. Хлопнула дверца, и машина тронулась. «Они выследили Хая, пытали, тот не выдержал и привел их сюда! — быстро соображал Кхак. — Они еще не знают, кто я. Думают, один из партийных работников, пришел на встречу. Но когда привезут в управление, там, конечно, узнают. Как же им удалось выследить Хая? Проклятие! Мои ребята так и не поймут, что произошло. Какой же я идиот!»
Кхака привезли в тюрьму. Камеры были уже переполнены. Очевидно, в городе шли повальные аресты. Знакомая картина! В нос ударил специфический тюремный запах: тошнотворная смесь пота и давно немытого человеческого тела. Кхак всматривался в квадратные окошечки во дворе, стараясь определить, нет ли за ними кого-нибудь из своих. Вдруг он вздрогнул. Из окошка на него смотрели глаза Мока. Он остановился, сделав вид, что завязывает шнурок ботинка, и снова взглянул на окошко. Так и есть, Мока тоже схватили! Видимо, тот узнал Кхака, так как глаза часто заморгали — Мок подавал знак.
— Не задерживайся! — Надзиратель пнул Кхака ногой.
Прошли почти весь коридор. В самом конце тюремщик отодвинул тяжелый засов и отворил дверь. Из камеры пахнуло таким смрадом, что надзиратель зажал нос, сплюнул и с силою втолкнул Кхака в камеру. Тяжелая дверь захлопнулась, прогромыхал засов, и все стихло.
Кхак ничком упал на груду человеческих тел. Пытаясь подняться, он попадал руками на чьи-то лица, ноги его скользили по чужим коленям и спинам. Кто-то вскрикнул, кто-то грубо выругался. Кхаку с трудом удалось подняться и прислониться спиной к двери.
— Посторонись немного,
