Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Плащ она соткала плохо, хотя когда-то была умелой мастерицей. Последний плащ, который она ткала до этого, — темно-красный, яркий — предназначался Гектору, чтобы тот носил его в бою, и был изумительно красив. Его разрезал надвое Ахилл, вонзив яростный клинок в тело ее мужа, а потом Андромаха видела, как плащ стелился по земле позади трупа, подобный луже крови, когда Ахилл трижды протащил мертвого Гектора вокруг городских стен.
В Эпире Андромаха не слишком тщательно очистила шерсть перед прядением, и сотканная материя колола кожу. Пряжа вышла неровной, поэтому плащ получился шершавый, с комками в тех местах, где нить была слишком толстой и топорщилась. Кроме того, женщина не заботилась о том, чтобы туго натягивать ткань, и у плаща осталась уродливая сморщенная кромка. Однако за ткацким станком Андромаха поймала себя на том, что хочет непременно закончить работу, чтобы больше не мерзнуть. И хотя она догадалась об этом не сразу, то был первый признак ее возвращения к жизни.
Но когда Андромаха закончила плащ и завернулась в него, ей по-прежнему было холодно. Она вспомнила один день в самом начале войны, когда троянские воины принесли в город своего молодого товарища. Он был ранен в спину метким выстрелом далекого лучника; страшно было смотреть на его мучения. Его терзала не боль: в сущности, юноша страдал меньше, чем другие раненые троянцы и греки, которых ей довелось видеть. Мучителен был разрыв между тем, что с ним случилось, и тем, что он испытывал. Воин лежал на боку, не ощущая ни стрелы, ни позвоночника, ни ног. Он не чувствовал ничего ниже груди. Когда целители попросили его описать симптомы, юноша просто сказал, что у него холодное тело. Это была единственная его жалоба за три дня, после чего он умер. И именно это занимало мысли Андромахи, когда она покорно отдавалась Неоптолему.
Пленница не могла сказать точно, сколько она прожила в Эпире, прежде чем поняла, что беременна. Некоторое время она ничего не сообщала Неоптолему, не находя нужных слов. Андромаху обуревали разные чувства, и понадобилось много часов, проведенных за ткацким станком (она опять начала ткать тонкие изделия, хотя они не шли ни в какое сравнение с одеяниями, созданными ею для Гектора), прежде чем она сумела вычленить некоторые из них и подобрать им названия. Сначала пришел страх. Неоптолем редко разговаривал с Андромахой, в основном злобно рявкал на нее. Она понятия не имела, хочет ли он ребенка от рабыни. Насколько ей было известно, он еще не имел сына и даже жены. Что будет, если она признается Неоптолему в своем положении, или он заметит, что ее тело изменилось, и покарает рабыню? Станет пинать ее в живот, пока плод не погибнет? Андромаха ощутила приступ тошноты, но не из-за ребенка. Вернее, приступ был вызван воспоминанием о первом ребенке, Астианаксе. Именно Неоптолем убил ее сына, сбросив его со стен Трои, а потом посадил пленницу на свой корабль и привез сюда, в Эпир. Можно ли быть уверенной, что мужчина, погубивший ее первое дитя, не погубит и второе? Нет, нельзя.
Андромаха продевала челнок через нити основы, осторожно прибивая уток, чтобы не растягивать кромки, и подвигая каждый законченный ряд, чтобы не оставлять зазоров. Размеренность работы, скольжение нитей под пальцами, неизбежная монотонность движений челнока — все это давало Андромахе возможность ровно дышать и продолжать подбирать названия своим чувствам. Итак, первым чувством был страх за ребенка и за себя. Затем явилось отвращение. Она породнится с человеком, который убил ее сына! И человек этот — сын Ахилла, убившего ее мужа. Очутиться в рабстве у потомственного душегуба само по себе ужасно, но произвести на свет нового отпрыска такого рода — еще хуже. Андромахе казалось, что плод оскверняет ее утробу, и она не верила, что это пройдет, когда ребенок родится. Гнев — вот третье чувство, которое ее обуяло. Ибо все, что женщина когда-то говорила Гектору, теперь сбылось. Не выходи на поединок, сказала она. Не стоит так рисковать. Сражайся среди троянцев, а не во главе их. Слава тебе уже обеспечена. Попадешься на глаза Ахиллу — и он убьет тебя. Что станется тогда с твоими женой и сыном? Мы будем обращены в рабство, и никто нас не защитит.
Конечно, собственная правота не принесла ей радости — лишь постепенно нараставший ужас. Почему Гектор не прислушался к мудрым словам жены? Как он мог бросить ее и сына? Все случилось так, как она предсказывала, только еще хуже. Если бы… Андромаха запретила себе продолжать. Нельзя начать рассуждать, что было бы если, — иначе солнце и луна обрушатся на нее.
Итак, страх, отвращение, гнев. Вслед за этим— чувство вины. На Андромаху навалилось жуткое, тягостное бремя вины. Ибо, несмотря ни на что, в ней теплилась крошечная искорка несказанной радости. Тело, так долго не принадлежавшее ей, наконец-то подарило Андромахе утешение. Ей нечего было любить, кроме воспоминаний, а думать о них было слишком больно. И вот теперь у нее появилось нечто свое. И вопреки страху, отвращению, гневу и чувству вины, в душе по-прежнему расцветала радость.
* * *Андромаха так и не полюбила Неоптолема, потому что это было слишком даже для нее. Не удавалось забыть его злодеяния, к тому же он не выказывал ни малейшего раскаяния в том, что причинил ужасные лишения ей и тем женщинам, которых она когда-то называла своей семьей. Но Андромаха не могла поддерживать в себе то бессознательное отвращение, которое испытывала к Неоптолему, когда он только увез ее из дома. Невозможно бесконечно ненавидеть человека, с которым живешь в такой близости: либо умирает отвращение, либо ты сама. Хотя Неоптолем был очень вспыльчив и Андромаха порой ловила себя на том, что отшатывается от его гнева, он оказался не так жесток, как она опасалась. Когда он впервые увидел сына, женщина затаила дыхание. Кормилица протянула ему ребенка, и Андромаха заметила, как мягкая улыбка преобразила сварливые черты воина. Неоптолем не был хорошим человеком, но Андромаха
