Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Женихи, разумеется, вели себя именно так, как привыкли за все эти годы. Не только Антиной, но и Леод, Эвримах, Агелай и остальные. Не думаю, что любой из них по отдельности был дурным человеком. По крайней мере, не каждый. Конечно, распоясались они не сразу. Юноши прибывали во дворец по двое, по трое; сперва они робели и мирно соревновались друг с другом за мою любовь. Прошли месяцы, а может, годы, прежде чем женихи превратились в буйную ораву, с которой в конце концов и повстречался Одиссей. Я часто спрашивала себя: что с ними сделалось и почему они так упорно торчат там, где никому не нужны? Отказываются от собственной жизни, от девушек, которые с радостью пошли бы за них, не желают заводить семью. Взамен они предпочитают проводить дни в мужском кругу, делая вид, будто добиваются меня. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять: в действительности эти люди ведут войну. Слишком юные, чтобы плыть в Трою, — они были детьми, когда их братья и отцы присоединились к величайшему военному походу, который знала Эллада, — несчастные не получили возможности поучаствовать в сражениях. И тогда они объявили войну моим припасам и моей добродетели, потому что им больше не за что было сражаться. В каком-то смысле я их даже жалела.
Но, собравшись вместе, они вскоре растеряли лучшие свои задатки. Каждый сделался таким же скверным, как худший из них. Именно это и позволило мне не уступить никому из них. Даже Амфиному. О, как он был прекрасен! Ты когда-нибудь обращала на него внимание, Афина? Или твои серые совиные глаза все это время взирали лишь на моего мужа? Если бы ты оглядела залу, то заметила бы высокого юношу, широкоплечего и могучего, с добрым, не в пример прочим, взглядом. Ты никогда не увидела бы, как он кричит на нищего или осыпает оскорблениями чужеземца. Его мягкий глубокий голос терялся среди других, куда более зычных голосов. У него были темные глаза и густые каштановые кудри, через которые женщина могла бы пропускать пальцы. Я так и представляю себе это.
Но, как и остальные женихи, а также служанки, бывшие, по мнению Одиссея, заодно с незваными гостями, Амфином теперь мертв. И я никогда не узнаю, по твоему ли умыслу или по решению самого Одиссея. Но мне доподлинно известно, что я пустила в свои чертоги чужеземца, а женихи его оскорбили. И он отплатил обидчикам стрелами и мечом.
Стрелы, вероятно, моя вина. Я не могла отделаться от ощущения, что дело близится к развязке. В наших чертогах появился мнимый критянин, и было в нем нечто знакомое. Женихи вели себя как стая диких псов. Я поняла, что должна принять решение, поэтому предложила мужчинам испытать свою силу и мастерство: натянуть тетиву на лук Одиссея и выпустить стрелу через кольца на головках двенадцати топоров. Чтобы натянуть мужнин лук, нужна настоящая мощь. Он сделан по особой мерке, чего большинство гостей не ведали. Требуется немалое умение, чтобы выпустить стрелу из такого оружия, не говоря уже о том, чтобы стрелять с точностью и силой, необходимыми, чтобы пронизать двенадцать колец. Честно говоря, я сомневалась, что кто-то из женихов способен на такое. Просто решила, что состязание заставит молодцов на время притихнуть, чтобы я могла немного отдохнуть. Вся эта орава порой производила оглушительный шум.
Неужели я проверяла критянина, чтобы понять, действительно ли он мой муж? Телемах считает, что я с самого начала распознала в нем Одиссея. Конечно, я понимала, что муж сумеет натянуть тетиву и выпустить стрелу: в молодости я много раз видела, как он это делает. Не думаю, что именно такое соображение побудило меня устроить состязание, но, возможно, ты (или кто-то другой из богов) вложила мысль в мой разум. Мне самой раньше не приходило в голову испытывать женихов. Конечно, они потерпели неудачу, а Одиссей, само собой, выиграл. Он не только одержал победу, но и оказался вооружен, в отличие от женихов: в руках у него был лук, способный уравнять шансы в борьбе одного человека со множеством.
Впрочем, он ведь сражался не один, верно? Рядом с ним бился мой сын, и они вдвоем залили наши полы кровью. Муж открылся Телемаху, Эвмею и даже (как я потом узнала) своей старой кормилице Эвриклее, прежде чем мне. И когда он наконец предстал передо мной в своем истинном облике, то был залит кровью многих мужчин, которые сделали мою жизнь несчастной, и кровью одного, который этого не сделал. Муж убил Амфинома стрелой в горло, оставив прекрасное лицо невредимым. Глаза юноши смотрели на меня невидящим взором из-под левой ноги Одиссея.
Супруг же, стоя по колено в крови женихов, перед дергающимися телами служанок (всех их повесили на веревке из одного мотка), наконец объявил мне, кто он такой. В мечтах о его возвращении домой я никогда не представляла, что это произойдет в такой жуткой и страшной обстановке. Я не предполагала, что на уборку уйдет столько времени. И, полагаю, Одиссей ни на минуту не задумался о том, как мы будем извиняться перед семьями назойливых молодых грубиянов. Или как я буду искать новых служанок, принимая во внимание судьбу прежних.
Итак, Афина, вот моя молитва: благодарю тебя за то, что вернула моего мужа домой, коль скоро ты действительно это сделала. Если человек, спящий наверху, на ложе, которое он некогда вырезал из старой оливы, — самозванец, мне думается, я скоро это выясню. Он знает давние тайны нашего брака, в этом я убедилась. И Телемах ему предан, что приятно. Поэтому, быть может, не имеет значения, тот ли это человек, что ушел когда-то, или не совсем тот, или уже совсем не тот. Он вписывается в пространство, покинутое Одиссеем.
Преданная тебе
Пенелопа
