Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Мне техническое образование нравилось своей дотошностью, достигательностью, но в нем не хватало полета – куда человек движется, зачем? Мне казалось, гуманитарные науки больше мне подойдут, и я решил не пропускать занятий.
Этот октябрьский порыв был не первым желанием пойти в вечерку. Уже в апреле мне не хватало атмосферы школы, где открытия или знакомства или поворот судьбы тебе даны потому, что ты здесь учишься в большом коллективе и идеи от учителей, от одноклассников сыплются на тебя в большой количестве. Мне не хватало в училище гуманитарных идей. Еще в апреле я задумался – а где же вечерка? Должна быть! И вдруг на меня набежал одноклассник Шибков:
– Как там Семён-то?
Они все в школе только так спрашивали. Кто я, как я себя чувствую – их не волновало, но всегда было интересно, где Семен и чего еще он выкинул в своей жизни. Я скромно говорю – живет в Ельце, строит новый город. Не докладывал, что он там в тюрьме сидит и дерется за свое мужское достоинство. Воры хотели его распочать, и он дрался с ними. А потом бригадир согласился на его предложение – ему работать ночью, а днем, когда вся бригада выходит на работу, спать.
– Не знаешь, где здесь вечерка?
– Как же, есть, и мы в ней учимся. Можешь приходить и устраиваться. Только приходи в среду в шесть часов вечера. В это время директор всегда у себя в кабинете.
– А ты как?
– Я после школы карщиком работал на заводе. И влюбился там в одну девицу и стал с ней жить. Даже кримпленовый костюм ей купил. А она кричит: «Денег, денег!» Измотала меня совершенно. Я развелся с ней и возобновил свою подростковую мечту: раз нет в России любви, то хоть поеду мир посмотрю. Вот как я решил это сделать: возьму отсрочку для окончания вечерки, а потом поеду в Таллин и подам документы на морского кока. По окончании намереваюсь с военными кораблями попасть в разные страны мира. Так вот. А коллектив наш в классе заводской, хороший. Приходи, не пожалеешь. Но не забудь – в шесть часов в среду.
– Ладно, – говорю, – понял.
Прихожу – точно. Директор на месте.
– Слушаю вас, – говорит. Седовласый, благообразный.
– Я из мест лишения свободы, – говорю. – Там я в девятом классе учился. А придя домой по УДО, хотел бы в школе продолжить учиться. У вас это можно?
– А что вы в девятом по литературе проходили?
– «Грозу» Островского.
– «Грозу» Островского? В девятом классе?
– Да, а что такого?
– Кто «Грозу» читал – уже в десятом должен быть.
Промолчал я по поводу разных сеток в разных школах. Как бы мне на орехи не досталось. Берут – и хорошо.
Он что-то молча пишет.
– Вот вам записка. Передадите её Диане Гурьевне, в десятом классе.
– Хорошо, – и я пошел ждать звонка.
Звонок прозвенел – выходят две учительницы. Одна средних лет, упитанная, с приятным лицом, на затылке пучок, выдержанная. А вторая – с серой кожей, маленькая, короткая стрижка и что-то не в духе. Уж не зловредная ли?
На всякий случай я представился.
– Диане Гурьевне записка от директора, чтобы она меня в 10 класс поместила.
Как эта маленькая накинется на меня, ну просто Гаврошка кой-то:
– Да как он смеет? Вы пришли 30 апреля, за месяц до окончания 10 класса.
– Ничего не знаю, говорю, это было его решение.
– Ах вот как! – выдернув руку из-под локтя товарки, – тогда я сама с ним разберусь!
И фурией побежала в дирекцию.
– Что это вы себе позволяете? Ведь еще недавно на оргсобрании учителей вы говорили, чтобы все уроки были наполнены, а теперь принимаете за тридцать дней до окончания учебного года человека в десятый класс?
– Вы сядьте, пожалуйста.
– Нет, я скажу! Я не против его, но пусть он приходит в начале следующего года, а не за тридцать дней до окончания.
– А сколько до следующего года?
– Как сколько? Четыре месяца подождать – и пожалуйста!
– Вы понимаете. Человек из мест лишения свободы. Он сам, собственноручно пришел к нам учиться. Если мы скажем ему – подожди четыре месяца – он уже будет в известной компании, и мы потеряем советского человека. А он к нам пришел. И у меня нет другого такого учителя, которому я доверял бы так, как вам, Диана Гурьевна! Только вы умеете влюбить учеников свой предмет – литературу. И я прошу вас лично взять под контроль этого человека. Потому что он канет для школы, если мы сейчас не проявим чуткость.
– Ну хорошо, только я уж с него не слезу, я потребую все задолженности сдать. Может быть, всю «Войну и мир» за майские праздники прочитать.
– Это ваше право. Я в задания не суюсь. Что скажете – то пусть и выполняет.
– Ну, хорошо. Я его беру. Но это в последний раз. И пощады в заданиях не будет.
Вздернув маленький носик, она ушла.
– Так, идите в аудиторию, а заодно приготовьтесь прочитать четыре тома «Войны и мира» и не позже десятого мая ответить мне на вопросы по роману.
Надо же, думаю, вдруг спросит меня – в каком томе встреча Пьера Безухова с масонами? Я знаю, что во втором томе, а как масона зовут – не знаю. А если спросит про их мировоззрение – то и вообще пропал. Ну, побежал читать.
Математичка дала тригонометрию и какие-то графики. Это туповато, но концы с концами сходятся.
И вот я пошел десятого мая сдавать ей Толстого, думая – что же все-таки попадется?
Она посмотрела на меня внимательно:
– А вы точно читали все четыре тома?
Я так опешил, что начал бурно:
– Да, да, все четыре тома, от начала до конца прочитал.
– Ну хорошо, я беру вас в свой десятый класс, идите.
А математичка все-таки спрашивала меня и про тригонометрию, и про графики. Но там я немножко соображал. А тут – дались мне эти масоны! Ничего не могу сказать! Чего они хотели для народа – я так и не понял из их встреч. Хорошо, что она меня не спросила, я бы наверно, забуксовал.
После двадцать пятого мая нас отпустили до пятого октября. Может быть, в это лето что-то и было из позитивного, но кроме школы, свалившейся на один месяц и давшей знакомство с людьми, с
