Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Все мастера были стариками. Они очень радовали меня сначала, когда я пришел. Они опекали меня, подбадривали меня, даже нравились своими разговорами про старое. Например, про то, что у одного все лампы – с начала их производства – в сарае штабелями, и он может любой старый телевизор починить.
А сейчас мне это надоело. Я не хотел это слушать.
В телеателье я увидел линейного мастера, который был переведен в стационар. Он был значительно моложе остальных. Мы очень быстро с ним подружились и ходили по всему району метро Молодежная, пока не наткнулись на молодую особу, которая цвела, потому что её парень ушел в армию, а она с ним уже восемь месяцев жила. Я делал какие-то реверансы, желая удержать её, говорил, что я хотел бы с ней познакомиться, и единственная возможность нам встретиться будет завтра. Культурных прогулок у нас не получится, поэтому я приглашаю вас послезавтра к себе.
Она не только согласились, но и сама нашла время для секса, потому что я, как наивный, обещал ее матери, что мы встретимся только вечером, в компании.
Она приехала утром, мы возлегли, и я должен был решить проблему, что же мне делать, когда наступит семяизвержение – соскочить или что-нибудь другое придумать?
Она маму перехитрила, приехав утром, в обход компании, а я природу не перехитрил. Соскочил, но беременность всё равно была. Пришлось мне уговаривать её делать аборт. Наверно, я не догадался, подо что она согласилась сделать аборт, обрадовался, что нас больше ничего не разъединяет. Но тут приехала ее мама с грозным вердиктом, что в сложившейся обстановке дочь будет жить у меня до исполнения ей восемнадцати лет, а потом с ребенком сможет приехать в деревню.
Мне показалось, это ни к чему не обязывающие фантики. Я выслушал мать и та уехала. Но вот отношение Лены меня задело. Я начал рассказывать ей про странных людей, умненьких еврейских мальчиков, которые хотят дальше учиться в университете. Рассказывал с большой долей симпатии и надеялся, что подведу ее к мысли, какие они молодцы – упорно учатся и хотят себе высокой профессии. Рассказывал в надежде, что она отзовется и скажет мне: «Да ты и сам, видимо, хочешь такой же участи? Иди и занимайся, сдавай экзамены. Какие они молодцы, что тебя сподвигли на это».
Но Лена сказала другое. Она сказала:
– Мы теперь хорошего ребеночка будем делать.
То есть рули в семью.
Как в семью? Мне же надо готовиться к университету! На лекции ездить!
– А я думала, ты коляску возить будешь с нашим ребенком.
– Ну нет, я всю жизнь я мечтал об университете, и у меня всё не получалось. И когда у меня стало получаться – я это не могу зарезать живьем. Тем более сейчас, когда каждый учитель в вечерке на три головы выше себя, понимает, что мы – выпускной класс. На этой волне я должен подготовиться, на этой волне я должен сдать вступительные. Я надеялся, что наши отношения не будут препятствием для университета. Я мечтал о любви, а вовсе не о каких-то детях, если честно.
– Очень жаль, что я в тебе ошиблась. Тогда я ухожу. У меня остается всего четыре месяца, чтобы разобраться с твоим другом Милеем, со своим первым парнем из Шатуры и со своим хозяином магазина «Спорт».
– А это что еще?
– Хозяин магазина «Спорт» хочет меня бесплатно иметь как свою сослуживицу. А я на это не согласна. Твой друг Милей зовет меня кладовщиком на завод. Но что-то мне говорит, что семью я с ним не смогу обрести. И я решила написать своему первому разгромное письмо с призывом вспомнить нашу первую любовь. Пусть он приедет и возьмет меня к себе в Шатуру.
Наверно, я поступил малодушно. Ну ладно, раз она нашла выход из положения – пусть идет. Мне ведь нужно в университет. Именно сейчас, когда нас учителя подняли на невиданную высоту подготовленности к вступительным.
А далее был большой праздник. Её шатурский приехал за ней на такси в военной форме, в её деревню Ковригино, посадил её, как невесту, посадил её мать как будущую тещу и отвез к себе в Шатуру. Там они расписались и пошли вместе работать на шатурский мебельный комбинат, пообещав теще вскорости ляльку, чтобы нянчиться и чтобы одной в Ковригино не жить. Та, на радостях, что не будет она одиноко жить в родовой доме, уехала к себе в деревню.
А у меня было большое горе. Мать, узнав, что я распрощался с Леной, быстренько сочинила письмо в Нижний Новгород.
Ей бы очень хотелось написать такие слова: «Вот вы там сидите и ничего не знаете про нас. У нас все хорошо, наконец-то сын отделался от приблудной. Спешите, мы должны устроить смотрины и обо всем договориться. Я теперь работаю на хорошей работе, получаю много. Могу оплатить половину свадьбы. Так что будем сговариваться».
Но на всякий случай она написала другое: «Как вы там живете? Мы живем хорошо, чего и вам желаем».
Обратное письмо не задержалось. Выдержано оно было в обычных тонах. «Я всегда говорила, Лидия Васильевна, что наша материнская дружба, если мы научимся сдерживать своих детей, должна пройти хороший испытательный срок. Сейчас этот срок только на половине. Поэтому мы имеем право сказать друг другу: мы рады, что в августе едем, как и положено, на море, будем проездом в Москве, а если Аким хочет увидеть нас мельком, то вот число и время, когда мы там будем».
Ну конечно, человек я наивный. Воспитывался одной матерью, которая была без образования, а потому верила, что лучшее достижение в жизни – это любовь. А её мать потолкалась в свое время в кругах высших военных чинов своего города и на своих ошибках знала, что лучше всего на свете – это хорошая денежная профессия, А если с элементами славы, как например, концертирующий пианист, то и совсем хорошо. Из нее не получилась пианистка, ну не сложилось, но дочери она решила непременно дать эту профессию и ежедневно по семь часов лично занималась с ней на пианино.
А раз я – воспитанник матери, верящий, что самое большое благо на земле – это большая любовь, то я поехал в Долгопрудное, чтобы встретиться с Розой, и как человек наивный надеялся на серьезные отношения.
Но когда она уехала, меня взяла такая тоска и бездеятельность, что я не мог удержать себя в рамках. Не знал,
