На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
Он не удивился, когда его проводили отдохнуть на царскую половину дворца. Не удивился и тому, что приготовленная для него комната находилась почти по соседству с покоем самого Котиса. Что ж, он эту честь заслужил, поставив последнюю точку в кровопролитии на земле Таврики. Его удивляло, его беспокоило лишь одно – отсутствие Гликерии. Будь она рядом – обязательно дала бы о себе знать. В этом Лукан был абсолютно уверен.
Сквозь сменявшие друг друга картинки – торжественное, под звуки труб, вхождение в ворота Акрополя, приветствия наместника Галла и царя Котиса, дружное: «слава и Рим» легионеров – он расслышал легкий, почти неуловимый шорох у входа. Потом уже четкое движение в его сторону. Лукан распахнул глаза… и не поверил тому, что увидел. В первое мгновение ему показалось, что он все еще находится в полузабытьи: у ложа с широко распахнутыми глазами и растерянным лицом стояла Гликерия.
– Гай, беда! – Ее обеспокоенный голос был реальностью, вцепившиеся в него руки – осязаемы. – В покое Котиса убийца! Гай! Ну же!
Он вскочил так быстро, что едва не опрокинул ее. Но она уже сама метнулась к выходу. Состояние неопределенности улетучилось, как невесомое облачко под порывом сильного ветра. Лукан схватил стоявший у ложа гладий, на ходу освобождая его от ножен, и выбежал за девушкой.
Он ворвался в комнату Котиса первым. Гликерия посторонилась, пропуская его, но тотчас нырнула следом. У ложа юного царя, который безмятежно спал, разбросав по постели руки, с занесенной над ним рукой склонился человек. В мерцающем свете светильников блеснуло лезвие ножа. Он стоял к ним боком и, когда повернул лицо на шум, его глаза метнули молнии ненависти.
– Ты?! Провались в Аид! – изрыгнул его рот, а рука с ножом устремилась к царю.
Лукан преодолел расстояние до ложа в два прыжка. Хирурга он узнал сразу, но это ничего не меняло, и уже ничто не могло его остановить. Задержать руку убийцы он не успевал и вогнал меч в его открывшуюся подмышку. Лезвие вошло мягко, как в свежий сыр, до половины клинка. Кален ахнул и выгнул спину… Острие ножа застыло в двух пядях от горла Котиса.
– Провались в Аид! – хрипя, повторил хирург, из последних сил пытаясь достать свою жертву.
Лукан вогнал гладий глубже и резко провернул его. Хлюпнула разрываемая плоть, хрустнула кость. Их глаза встретились, но глаза Калена уже заволакивала белая пелена. В уголках губ появилась пена, он вновь захрипел и, когда трибун выдернул меч, рухнул на расписной пол покоя, как раз по центру изображавшего солнце узора.
Лукан посмотрел на царя. Тот сидел, прижавшись к изголовью ложа, и смотрел вокруг если не с ужасом, то с полным недоумением. Постепенно к нему пришло понимание случившегося, отразилось на бледном лице и в прояснившемся взоре. Он задержал его на распластанном поверх мозаики теле, на зажатом в одеревенелых пальцах ноже. Перевел взгляд на Лукана, лишенного даже самого зачаточного вида одежды, на окровавленное лезвие его гладия. Наконец заметил выглядывавшую из-за спины трибуна Гликерию, в нарядном, как по случаю торжества, платье, но не на шутку взволнованную.
– Благодарю тебя, трибун Лукан. – Его губы растянулись в улыбке. Котис, несмотря на юный возраст, превосходно владел собой. – Благодарю вас обоих… Вижу, ты уже успел познакомиться с моей кузиной?
Лукан оторопел, пока еще плохо понимая, о чем говорит царь. Котис продожал улыбаться и явно не торопился выбираться из постели. И когда спустя минуту до Лукана дошел смысл сказанного им и он обернулся, Гликерии позади уже не было.
Глава 26
Рим, август 46 года н. э.
Восстановив силы в Киммерике, Кезон засобирался домой. Лукан его задерживать не стал, так как понимал, что важность происходящих в Таврике событий требует присутствия этого человека в Риме. Свежего взгляда на них, взгляда со стороны, ждал не только Нарцисс, но в первую очередь сам император Клавдий. Лукан определил Кезона на отплывающий в Рим почтовый корабль и свое письмо родным передал лично ему. Они распрощались на пристани, и Кезон еще раз крепко пожал руку Флакку, по сути, спасшему ему жизнь.
– Береги себя, путеществие долгое, – пожелал ему трибун.
– И выпей в Риме за нас чашу вина! – добавил, смеясь, Лукан.
Кезон покидал берег Таврики с тяжестью на сердце. Гибель Дилары стала для него настоящим потрясением. С потерей девушки он утратил и тот единственный светлый лучик, который давал ему надежду на лучшее будущее. Теперь же он потерял все: и любимую женщину, и эту надежду. Что ждет его в Риме? Чего вообще ждать ему дальше от жизни? Понятно, что он по-прежнему будет служить Нарциссу, и этим обеспечивать себе существование. Возможно, и сгинет на этой службе в безвестности, где-нибудь в грязном переулке или в сточной канаве. Вряд ли он умрет от старости в собственном домике с садом у тихой реки.
Судно – изящная краснобокая либурна – на несколько дней задержалось в Византии, чтобы пополнить запасы провианта и воды, а также принять дополнительную почту от местных властей. В Остию они прибыли в начале месяца, и Кезон сразу же покинул борт корабля. Не задерживаясь в портовом городке даже на одну ночь, он поспешил в Рим. «Отдохну потом», – говорил он себе. Но стоило ему попасть в Вечный город, как желание немедленно встретиться с секретарем императора пропало. Что-то удерживало его, и что именно, он пока понять не мог. Выпив у Форума чашу вина, как и обещал трибунам, Кезон задумался. Интуиция его никогда не подводила, и сейчас она подсказывала, что спешить в данном случае не следует. Вначале он отнесет письмо родне Лукана, а уже потом встретится с Нарциссом. Информацию тому будет выдавать по частям (глупо выкладывать все сразу), проследит за реакцией своего хозяина и сделает соответствующие выводы. Он не был в Риме почти два года, здесь многое могло измениться.
Первым, кого он встретил в доме Луканов, не считая впустившего его внутрь престарелого слуги, был сам глава семьи. Он собирался нанести визит кому-то из знакомых, но, узнав причину появления Кезона, отложил его. Они уединились в рабочем кабинете, и Сервий Туллий, прочитав письмо сына, принялся обстоятельно расспрашивать гостя о делах в Таврике. В самом начале их беседы в
