На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
Обогнав конный строй, Теламон порявнялся с царем. Он придержал лошадь и бросил взгляд на лицо повелителя. Оно было мрачнее тучи, и стратег мог бы поклясться всеми богами Олимпа, что знает, о чем тот думает. Из Фанагории в остававшийся лояльным по отношению к Митридату Танаис ушли семь пентер и девять бирем – все, что осталось от его флота. Царь с болью в сердце отправил их в дальний угол Меотиды, подальше от римских судов. Еще раньше туда же отплыли из Пантикапея две новенькие, так и не принявшие участие в сражениях тетреры. На них, под охраной большого отряда фракийских наемников, находилась царская семья и сокровищница. И то, и другое решение своего владыки Теламон одобрял: остатки флота необходимо сберечь до лучших времен, а царская казна понадобится для дальнейшего ведения войны. Да, Митридат мудрый правитель, и у них есть все шансы на скорое возвращение.
– Говори! – велел ему царь, заметив присутствие стратега.
Теламон провел рукой по щеке, ощущая под пальцами выпуклость длинного кривого шрама, и, взвешивая каждое слово, сообщил:
– Дыма больших пожаров не видно. Заметил несколько малых, в селениях. Видимо, Пантикапей встретил твоего брата, мой царь, открытыми воротами и венками из цветов.
– Другого я и не ждал, – с горечью в голосе произнес Митридат. – Что ж, на этот случай я приготовил ему сюрприз. Да простят меня боги за этот грех! Но он не оставил мне выбора!
– Повелитель, ты уверен в этом человеке? Ему можно доверять?
– Уверен, мой верный воин, уверен. Он все сделает, как надо.
– Даже рискуя собственной шкурой? – В темных глазах Теламона все еще сквозило сомнение.
– Да! – с присущей ему твердостью ответил царь. – Нас многое связывает еще с того времени, когда я жил в Риме. Очень многое!
Теламон промолчал – он знал эту историю о римском друге повелителя – и оглянулся назад, на стены Фанагории, отсвечивавшие в ярких лучах утреннего солнца белыми, желтыми и голубыми пятнами. Митридат перехватил его движение, понимающе качнул головой.
– Мы наберемся сил в земле сираков. Откормим коней, отъедимся сами. И вернемся сюда. Не думаю, мой друг, что твой город предадут огню.
Стратег, который вселял ужас аристократам Боспора и порождал жгучую ненависть в их душах, человек, который, не моргнув глазом, мог лишить головы только за один косой взгляд в его сторону, этот безжалостный старый воин с теплотой и обожанием смотрел на своего царя.
* * *
Когда пир в царском дворце был в самом разгаре, Кален незаметно выскользнул из залы, где были накрыты столы, и направился в дальний конец галереи. Там он повернул направо и прошел по динному полутемному переходу к низкой массийвной двери. Как его и предупреждали, она была открыта. Ее вообще никогда не запирали, поскольку комната, находившаяся за ней, могла понадобиться в любой момент, даже ночью. Это был малый зал приемов, как высокопарно называл это помещение сам царь. На деле же здесь он встречался с доверенными людьми, о существовании которых во дворце мало кто знал. Кален бесшумно, как уж, проскользнул внутрь и так же осторожно прикрыл за собой дверь. Теперь оставалось главное – найти внутри комнаты другую дверь, потайную.
Она оказалась там, где ему и описывали: слева от трона, если стоять к нему лицом. Ее скрывала серая, под цвет стен, драпировка, и при слабом освещении не знающий о существовании двери человек вряд ли мог ее заметить. Сейчас в комнате было темно, лишь рассеянные лучики блеклого света, пробивавшиеся через щель неплотно прикрытой двери, выхватывали из полумрака дубовое кресло, игравшее роль трона, и голые стены. Кален подошел к драпировке, отодвинул ее и пошарил рукой в косяке справа от двери. Железное колечко размером с монету отыскалось не сразу, и хирург облегченно выдохнул, нащупав его. Затем потянул за кольцо и прислушался. За дверью что-то негромко щелкнуло, и он надавил на нее. Она поддалась легко и бесшумно, из черного нутра за ней пахнуло сыростью. Кален успокоился окончательно и вернул дверь в исходное положение. Убедившись, что она опять наглухо закрыта, он задернул драпировку и направился к выходу.
За праздничными столами его отсутствия никто не заметил. Да и отсутствовал он совсем недолго. Даже стража у залы улыбнулась хирургу легиона с беззаботным радушием (он слыл среди солдат настоящим чародеем, многим из них спасшим жизнь). Кален вернулся на свое место рядом с трибуном Флакком – ему нравился этот молодой человек за острый ум, рассудительность и уравновешенный характер – и, как ни в чем не бывало, заявил:
– В этом дворце можно заблудиться, пока найдешь отхожее место.
Трибун, поглощавший блюдо из жареной куропатки, согласно кивнул. И Кален с чувством выпоненного долга (он проверил рабочее состояние двери, через которую, вполне возможно, ему придется бежать) потянулся к своей недопитой чаше.
* * *
О возвращении Лукана Гликерия узнала на следующий после пира день. Гости еще приходили в себя – застолье затянулось до губокой ночи, – и мало кто из них стоял на ногах. Римские офицеры в их число не входили: они пили мало и в меру, даже в еде были разборчивы. Напилась до беспамятства, или полубеспамятства, знать Пантикапея. Понятно, Котису нужно было наводить мосты с богатыми боспорцами, и теперь они либо спали прямо за опустошенными праздничными столами, либо бродили по дворцу в поисках живительной влаги в виде вина. Гликерия специально пробралась сюда из своей комнаты, находившейся на женской половине в дальней части дворца, чтобы узнать, чем закончилось сражение под Парфением, куда по собственной воле (об этом она уже случайно подслушала) отправился ее любимый. Она бы пошла и на большие хитрости, когда дело касалось Гая. Но сейчас ей действительно повезло.
Гремя подошвами калиг, по мраморным плитам дворца быстро прошел легионер. Он с ног до головы был покрыт пылью и грязью, на круглом шлеме с загадочным колечком на макушке имелась большая вмятина. У Гликерии сжалось сердце, а душа закричала, как рвущаяся из клетки птичка: «Беда!» Лица воина она не видела – оно было почти скрыто широкими нащечниками. Но тут навстречу ему из своего покоя вышел римский командующий. Он выглядел свежим и бодрым, как будто не сидел вчера рядом с Котисом и его матерью за одним столом. Легионер вытянулся перед командиром в струнку.
– Наместник! Отряды боспорцев, пытавшиеся покинуть берег, разбиты. Парфений взят. Трибун с когортами и пленными уже на марше.
Гликерия чуть не выскочила из-за колонны,
