На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
– Не вижу радости на твоем лице, – заметил приятелю Марциал. Он пребывал в прекрасном расположении духа, направо и налево раздавал улыбки глазевшим на него девушкам.
Лукан не ответил. У него имелась причина для граничащей с беспокойством печали: он нигде не видел Гликерии. В обозе царских слуг, следовавшем за легионерами, ее не было, не увидел он ее и накануне, когда Гипепирия прибыла в их лагерь под Пантикапеем. Мрачные предчувствия терзали его всю ночь, а утром, когда он не нашел девушку и в тележках обоза, только усилились. Похоже, его тревога передалась и Аяксу. Конь прядал ушами и фыркал, то и дело мотал головой. Лукан старался отвлечься, вспоминая проведенные с Гликерией дни. Дни, которые наполнили его жизнь новым смыслом. Но от этих видений становилось только хуже. За все время их разлуки они увиделись только раз, когда Галл по известной только ему одному причине отправил его под Феодосию сообщить Гипепирии о взятии Киммерика. Он остался в усадьбе на ночь, и они с Гликерией проболтали до утра. Она не уперкнула его в том, что он так долго не появлялся, но с капельками слез на глазах благодарила за то, что остался жив. Утром, когда он уезжал, ее глаза были сухими, но в их изумрудной глубине стояла такая тоска, что у него сжалось сердце.
И вот сейчас, когда Гипепирия въезжает в царский дворец, девушки, которой она очень дорожит, рядом с ней нет.
– Вон та хорошенькая мне подмигнула, – хохотнул Марциал, подавшись к Лукану. – У нее губы, как спелые вишенки! С виду скромница, а глаза так и раздевают меня. Обязательно ее разыщу… чуть позже.
– Она сама тебя разыщет, будь уверен, – вставил Флакк. – И оседлает, как необъезженного жеребца.
– Я не против побыть жеребцом. Только и сам могу объездить.
– Кто бы сомневался! У тебя в голове только конь, твоя спата и девки, когда ты не воюешь.
– А что еще делать в перерывах между битвами? Только предаваться любви!
– Я бы не назвал любовью, – заговорил наконец Лукан, – кувыркание на ложе со случайными женщинами.
Оба приятеля с удивлением уставились на него. Марциал уже открыл рот, чтобы ответить, вероятно, что-то острое или насмешливое, в его стиле. Однако так и застыл, не вымолвив ни слова. Рядом с их командирами осадил коня всадник из кавалерии легиона. Лукан его знал – помощник декуриона первой турмы. Он что-то быстро доложил Галлу и умчался обратно, в сторону городских ворот. Командующий обернулся, и трибуны – им достаточно было лишь взгляда легата – приблизились к командирам.
– Разведчики обнаружили у Парфения скопление боспорских отрядов, конных и пеших, – сообщил Галл, скользя глазами по своим офицерам. – Они намереваются переправиться через пролив. Нельзя им позволить это сделать. Надеюсь, не стоит объяснять, почему?
Внезапная задержка в рядах сопровождения царя заставила остановиться всю процессию. Они уже подошли к Акрополю, до его распахнутых настежь ворот оставалось не более двух десятков шагов. Побывать в царском дворце, на приготовленном в честь такого знаменательного события пиру горели желанием все трибуны. Но кто-то – и это было понятно без разъяснений со стороны командующего – должен был отправиться добивать остатки армии Митридата. В эту минуту, бесспорно, каждый из молодых офицеров клял за тупость и медлительность тех боспорских начальников, кто замешкался с переправой своих воинов на другой берег Боспора Киммерийского.
– Наместник, позволь мне возглавить атаку, – не раздумывая, вызвался Лукан. Растворить тревогу за Гликерию в рукопашной схватке было сейчас его единственным желанием. И еще он вспомнил отца, письмо к которому отправил месяц назад с отплывшим в Рим Кезоном. «Будь достоин славы своих предков», – были прощальные слова родителя.
– Хорошо. – Гал посмотрел на него так, как будто знал, что вызовется именно он. – Ала кавалерии уже выдвинулась к Парфению. Ты возьмешь когорту легионеров и когорту ауксилариев. Выступай без промедлений, время не на нашей стороне…
Хрупкая фигурка на стене Акрополя придвинулась ближе к ее зубчатому краю. Поступок трибуна, развернувшего коня и ускакавшего в противоположную от распахнутых ворот сторону, к выходу из города, привел Гликерию в замешательство. А она так готовилась к этой встрече! Так ждала ее! Девушка не понимала, что произошло. Наверное, случилось что-то непредвиденное, настолько важное, что Лукану пришлось срочно выполнять приказ командира. Она громко вздохнула, с грустью посмотрела на свои новые, с позолоченной тесьмой сандалии… и направилась к лестнице.
* * *
Трибун с центурионом сидели на обвалившемся каменном заборе селения и молчали. Мимо сновали солдаты: кто в поисках воды, кто – лекаря, а кто просто заглядывал в пустые дома в надежде чем-нибудь поживиться. Плененных боспорцев согнали в загон для скота и выставили конных часовых. Полчаса назад Лукан отослал к Галлу вестового с докладом о срыве попытки врага переправиться через пролив и полном его разгроме…
Этот бой был особенно жесток. Боспорцам некуда было отступать и нечего терять. Они и бились, как в последний раз, насмерть. В плен попали только раненые или оглушенные. Перед глазами Лукана все еще стояли ужасающие картины этой затянувшейся до вечера схватки.
Они атаковали Парфений рано утром. Кавалерия обошла его с флангов и вышла к берегу, отрезая боспорским отрядам, находившимся в селении, путь к спасительному морю. Тех, кто уже начинал грузиться в лодки и на корабли, втаптывали в белый прибрежный песок, который очень быстро сменил свой нарядный цвет на грязно-красный. Пехота тем временем шла в наступление двумя волнами. За тяжеловооруженными легионерами, игравшими роль тарана, следовали легкие ауксиларии. В задачу последних входила зачистка освобожденной легионерами территории, а также защита своих флангов и тыла. Начало обещало легкую и скорую победу. Однако почти сразу все пошло не так…
Уже на самом подходе к Парфению Лукан понял, что они основательно «влипли». Из селения, как ураганное облако, вырвался большой отряд катафрактариев и понесся на правое крыло когорты. В считанные минуты оно было смято, а боспорские всадники, промчавшись дальше, развернулись и ринулись на второй заход.
– Сомкнуть щиты! Бейте по ногам лошадей! – заорал Кассий таким диким голосом, что у Лукана едва не лопнули барабанные перепонки.
На короткий миг ему явились огромные зеленые глаза, они смотрели умоляюще и печально. «Похоже, не сдержу я своего обещания», – подумал он, глядя на
