Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Когда я шел с электрички, думал: что такое вернуться домой после тюрьмы? Наверное, вот так сесть в своем доме и слушать, что рассказывает мать. У нее тоже было хорошее настроение, и она мне тоже наговорила, что не могла одна жить и устроилась на ВДНХ подрабатывать мороженщицей после работы.
Наверно, пошла оптимизма занять у такого оптимистичного места в Москве, где одни лишь блестящие победы нашего государства. Наверно, ей казалось, среди них она будет легче себя чувствовать.
Взять-то её взяли продавщицей мороженого, но старые кадры заняли главный вход и главный проспект, по которому двигаются посетители, а ей предложили где-то в конце, где и народу поменьше и не так помпезно. Но уж очень она хотела переломить свою судьбу и не хандрить. Засучила рукава с мыслью – в работе мне будет легче дождаться сына – и начала фланировать от павильона «Охота» до изгородочки и обратно. Крепилась. Ездила, предлагала.
А тут мужичок, выпивши, начал с ней разговаривать, мол, кто ты такая, да нельзя ли к тебе с предложением семьи подкатиться?
Она говорит:
– Нет-нет, у меня много работы, мне некогда с тобой заниматься.
А он не отстает. Она думает, ну ладно. Походит, отстанет. А тут кто-то мороженое её спросил, она руку туда сует, где мороженое, ну и слева там деньги лежат. А он руку тоже туда сует.
– Ах ты, говорю, кавалер! Воришка! Замуж меня зовешь, а сам руки тянешь на мое доброе к тебе отношение? Да пошел ты! И не далась ему.
– Иди, говорю, пока я милицию не вызвала да тебя в кутузку не посадили. Иди и иди! Так что мы теперь с Асей как два часовых. Был на тринадцать семей дом, а теперь она с той стороны, а я с этой. Нам хоть винтовки выписывай. Ходят, шакалят по выселенным домам, только смотри. Ну теперь, коль ты вернулся – всё будет хорошо, и я спокойна и не одна. А как же ты вернулся в такое время?
Я говорю:
– Я по УДО пришел, вот бумаги.
– Ну ладно, главное, чтоб бумаги были, а не сбежал. А то потом и вернуть могут.
– Ну как же! Вот бумаги, там написано, что освобождаюсь по УДО.
– Ну ладно. Пришел – и хорошо. Главное, чтоб не сбежал.
Понравилось мне так сидеть часов до двух ночи. Каждый день с матерью сиди и разговаривай. Вот, думаю и жизнь настоящая. И, счастливый, лег спать.
А на утро встал темнее тучи, пробежался, как положено было в зоне, кружочек, и ни на что смотреть не могу. Переел, значит, вчера в общении с матерью. А вернее сказать – не знаю, что дальше делать. Ну да, освободили, встретился с матерью – а дальше-то что? Наверно, привык, что взрослые моим целеполаганием занимались. А тут я сам должен из себя целеполагание выдумать. А я и не знаю, какое оно.
Но мать догадалась:
– Знаешь что? Я сегодня в ночь на работу пойду, а там моя старшая напарница – она всегда знает, кому чем заниматься. Она и присоветует. Не расстраивайся, завтра я тебе с ночной все расскажу.
Сутки я подождал. Приезжает.
– Да, это обычное дело – сказала. Вот что вам надо сразу сделать. Я имею знакомство в брачном магазине, где свадебные наряды продают для расписывающихся. Ты туда съездишь с ним да приоденешь: костюм, рубахи, башмаки. А второе – какие друзья у него остались здесь? Пусть он с ними поговорит, как они устроились, что предлагают ему.
– Да какие друзья? У меня здесь никого не осталось.
– Почему ж? – вдруг вывернулась мать. – А Наташа? А Гена?
Надо же, подумал, и правда. Есть такие.
– Ну вот, сходи и вновь задружись. Наташа была у меня. Переживала, когда с тобой случилось. Всё говорила, как жалко, какой Аким хороший. Теперь вот день рождения у нее, вот и сходи. И самое главное – старшая сказала – это подготовиться к празднику возвращения. Купить вина, гостей пригласить, её с мужем пригласить, и с друзьями на свежем воздухе триумфально отметить. Не давай загнить молодому человеку, буди в нем оптимизм, нахрапистость.
Я подумал: «Гена – это хорошо. Это музыкальная школа, это наш дуэт – «Если бы парни всей земли!» – на слова Евтушенко. Мы его недоучили, но все-таки выступали на майские праздники на Баковке в парке. Это напарница матери дело сказала.
И я пошел на ту сторону Подгороднего, куда-то за прудик с уточниками, третий-пятый дачный дом, там спрошу. И мне даже вспомнилось тусклое зеркало платяного шкафа у них в комнате и полное собрание сочинений на шкафу, завязанное тесемками. Шолом-Алейхем – героический подвиг всех евреев, которые вытащили его произведения подпиской. В долговой тюрьме он был, и все евреи подписывались, чтобы это собрание сочинений случилось.
Когда я узнал это, я просто принял к сведению. А сейчас мне показалось, что это какие невозможные отношения личности с автором. Не знаю, способны ли русские вытащить тексты своего гения или у них все кончится демагогией?
Очень большой, в шляпе – вспомнился папа его. Он не разговаривал со мной, но и не отталкивал. А смог, не мешая нашей дружбе, профланировать по своим делам в саду, когда Гена, заинтересованный своими химическими опытами, объяснял мне, какая бомбочка сейчас рванет, какой он в нее химсостав запузырил.
Тогда я горел только музыкой и никакое бомбометание мня не интересовало. А сейчас, пожалуй, умилило. Гений химии. В детстве мы баловались выдумыванием взрывчатки из подручных средств.
Но я не успел додумать. На меня по тропке шла, видимо, его мать. Я ее раньше не видел. Пожилая, моложавая, энергичная, с приятным лицом еврейка.
Спросив меня о причине прихода, она живо выдала мне все-все подробности своего теперешнего положения:
– Я на пенсии. Мне говорят – уходите. Я думаю – куда я пойду из КБ? Я всю жизнь там проработала, я еще в силах.
