Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Кхак внимательно слушал Гай. Его ученица явно делала успехи. Гай заставила Кхака задуматься. Действительно, почему бы не сделать деревню плацдармом, а не только убежищем на случай репрессий? Почему бы не захватить власть в деревнях еще до того, как удастся захватить ее в городе? Опыт советов в провинции Нге-ан, возникших в тридцатом году, доказал, что крестьяне способны сами взять власть в свои руки, что деревня может стать опорной базой революционного движения. А ведь советы в Нге-ан возникли еще тогда, когда силы империалистов были велики. Если же французы передерутся с японцами, нужно использовать момент и начать действовать в провинциях прибрежной полосы. Нужно создать опорные базы во всех приморских уездах. Что ж, это вполне реальная вещь! Здесь и просторно и местность пересеченная. Реки, горы. В Бать-данге, например, в Фа-лае, в Иен-ты или в Донг-соне. Недаром мудрый Нгуен Чай сказал когда-то, что «в этих местах двое выстоят против сотни». Голос Гай вывел его из задумчивости.
— Ты что же не ешь? О чем размечтался?
XVI
С тех пор как через Северный Вьетнам пошли военные грузы в Китай, Хайфон стал лакомым кусочком для дельцов. Словно стая стервятников, слетелись сюда всевозможные коммерсанты, каждый старался отхватить себе ломоть пожирнее, тем более что это не стоило им больших усилий. Вместе с толпой подрядчиков, коммерсантов, капиталистов и чиновников, которые понаехали сюда из Шанхая, Нанкина и Кантона, в Хайфон слетелись проститутки, рестораторы, адвокаты, посредники, прорицатели всякого рода, специалисты по венерическим болезням, содержатели игорных домов и опиумокурилен... И вся эта публика металась по учреждениям, спекулировала, играла в карты, проводила ночи в опиумокурильнях или в ресторанах, под стук игральных костей, под лихорадочные ритмы модных танцев, под визгливый хохот проституток. Портовый город, который обычно жил тяжелой трудовой жизнью, сейчас вдруг стал городом роскошных машин, отелей, ресторанов, дансингов и публичных домов. На центральных улицах можно было увидеть самые разнообразные наряды, строгие и крикливые, дорогие и дешевые. Хайфон перещеголял, пожалуй, Сайгон и даже столицу. Но лакомый кусок постепенно загнивал, издавая зловоние, привлекая мух, закопошились черви... Чем быстрее приближалась война, собиравшая тучи на горизонте, чем громче раздавался у границ Вьетнама марш японских дивизий, тем лихорадочнее суетился весь этот темный мир дельцов, спешащих побольше урвать, пока хищник, раскинувший свои черные крылья, не опустился на добычу.
Но рядом с дельцами всех мастей и оттенков, рядом с прожигателями жизни здесь жил трудовой люд, положение которого становилось с каждым днем все более невыносимым. По улицам бродили толпы безработных, готовых взяться за любую работу. В пригородах строились лагеря для рабочих батальонов, ожидающих отправки во Францию, и для чернорабочих, согнанных на принудительные работы. Лагеря были обнесены колючей проволокой и сторожевыми вышками. К проволочным заграждениям лепились дешевые харчевни, чайные, лавчонки. По ночам сюда стекались уличные проститутки. Однако, когда наступал конец дневной смены, Хайфон становился неузнаваемым. Отовсюду: с причалов порта, с бензоскладов, с цементного завода, из кварталов Ха-ли, с шелковой фабрики, с вокзала — в предвечерних сумерках неслись фабричные и заводские гудки. Сливаясь друг с другом, густые и тонкие, слабые и мощные, далекие и близкие, они точно лились с неба, заполняя все вокруг вибрирующим гулом. И серые людские потоки затопляли улицы, на которых уже начинали зажигаться фонари. Целый час не смолкал на улице стук деревянных подошв, шарканье туфель, шлепанье деревянных сандалий и босых ног. Шли носильщики угля в черных шароварах и пропотевших коричневых рубашках, в нонах, с черными косынками на шеях. Рабочие механических мастерских в потертых кепках шли, засунув руки в карманы грязных залатанных брюк. Шли бледные машинистки и продавщицы — служащие французских фирм. Лоточницы возвращались в пригородные поселки, неся на коромыслах свой товар. Разноцветные огни реклам и фонарей скользили по усталым, потемневшим лицам. Из дверей магазинов и открытых окон французских вилл праздная публика с невольной робостью смотрела на серую людскую реку. В этот час Хайфон явно принадлежал не им. Он принадлежал людям в черных шароварах, засаленных куртках, пропотевших рубахах.
Кхак старался попасть в Хайфон именно в этот час — так легче затеряться в толпе. К тому же в этом людском потоке он испытывал какой-то особый, необъяснимый прилив сил.
Как только паром пристал к причалу, Кхак вышел на берег, с трудом протиснувшись сквозь толпу рыночных торговцев, возвращавшихся из города. На пароме вместе с Кхаком ехал слепой уличный певец. Уж не тот ли, что повстречался ему несколько месяцев назад? Как быстро промелькнули эти месяцы! Кхак вспомнил вечер, когда он впервые вступил на набережную незнакомого города, таившего столько угроз.
Теперь-то он знал Хайфон! Немало улиц и закоулков он исколесил. Теперь в этом городе Кхака окружают сплоченные ряды борцов, целая армия, пусть пока небольшая, но она растет с каждым днем, с каждым часом.
Кхак зашагал в толпе рабочих мимо огромных сияющих витрин, где красовались шелка и бархат, мимо сверкающих огнями реклам. Мимо них проносились блестящие машины, проходили нарядные женщины, дефелировали полицейские. В окнах шумных ресторанов они видели сытые, самодовольные лица, ноздри щекотал запах жареного мяса и пряностей. Губы Кхака тронула насмешливая улыбка. Погодите, придет день, когда в эти рестораны войдут рабочие, снимут свои кепки и по-хозяйски рассядутся за столиками.
Кхак пришел в парк за полчаса до назначенного срока. Это был парк в типично «колониальном» стиле: всевозможные виды пальм, рощицы стройного бамбука и густые заросли тростника. Трава специально не подстригалась и разрослась, доходя до колен. Нескольких электрических фонарей было недостаточно для такого парка, и поэтому в извилистых аллеях царил полумрак. Едва Кхак свернул на одну из тропинок, как от темного куста отделилась фигурка девушки в белом платье и двинулась ему навстречу. Она была совсем еще юной, груди едва обозначились под платьем, но ярко накрашенные губы выдавали ее ремесло. «Пойдем, пройдемся», — тихо сказала она. Кхак ускорил шаг, но шепот преследовал его: «Слушай, всего два хао, пойдем!» Кхак пошел еще быстрее. Пройдя несколько метров, он обернулся. Белое платье снова скрылось в кустах.
