Её скрытый гений - Мари Бенедикт
Когда раввин произносит благословение, слезы высыхают и я решаюсь поднять взгляд. Невеста и жених шествуют по проходу под громкие аплодисменты, по одну сторону выстроились многочисленные Франклины, не сводящие взглядов с молодоженов. Мои родители пожимают руки Себаг-Монтефиоре, родителям Миртл, я вижу, как они горды породниться с этой богатой, занимающей заметное место в обществе еврейской семьей. Я вливаюсь в поток гостей, направляющихся в банкетный зал, следом идут сестра Дженнифер и братья, Роланд и Колин, одному двадцать один год, другому двадцать четыре, и сестра Дженнифер. Мы присоединяемся к троим из пяти братьев и сестер папы; они сбились в компанию и любуются, как гости выстраиваются в очередь, чтобы поздравить жениха и невесту, а также их родителей.
— Какая избыточная роскошь. Подумать только, что могли бы сделать с такими деньгами, что потрачены на эту свадьбу, общество Фоссета[8] или Гильдия городских женщин, — комментирует тетя Элис пышные цветочные композиции, винные бокалы на серебряных подносах, что разносят официанты в белых костюмах, а также кошерные закуски с мясными деликатесами, которые, должно быть, обошлись семье Себаг-Монтефиоре в целое состояние.
Ее точка зрения меня не удивляет, хотя собственные взгляды не сподвигли тетю выехать из комфортной квартиры и изменить привычный образ жизни. Почти сорок лет назад она была представлена ко двору, но быстро променяла высший свет на короткую стрижку, борьбу за права женщин и отношения с соседкой по квартире, о которых все стараются не упоминать. Тем не менее я немного в шоке от того, что она дерзнула высказывать свои заявления здесь.
Глядя на происходящее сквозь толстые линзы очков, дядя Хью фыркает:
— Хорошо сказано, Элис, — говорит он и замолкает.
Хоть он и разделяет точку зрения тети Элис на капитализм и женский вопрос, даже в тюрьме отсидел за свои радикальные суфражистские взгляды после нападения с хлыстом на Уинстона Черчилля, не поддержавшего право женщин голосовать, он понимает, что, находясь посреди семейств Франклинов и Себаг-Монтефиоре, эту тему лучше не развивать. Его представление о благотворительности совершенно не совпадает с тем, чему учил своих детей (из которых мой отец был самым младшим) наш патриарх, дедушка Артур Франклин, ушедший из жизни почти десять лет назад.
Я слышу громкое цыканье, оглядываюсь и вижу тетю Мейми.
— Угомонитесь вы, оба. Это праздник Дэвида и Миртл, начала их совместной жизни как Франклинов, а не критика щедрости Себаг-Монтефиоре. — Тетя Мейми, будучи членом Лондонского графского совета от Лейбористской партии, придерживается более умеренных взглядов, чем Элис.
Годы, проведенные рядом с мужем, моим дядей Норманом Бентвичем, в то время как он занимал пост генерального прокурора Палестины под британским мандатом, приучили ее к сдержанности.
— Особенно учитывая размах их благотворительности. Неужели вы забыли, сколько они сделали для еврейских детей, осиротевших из-за войны?
Мои тети стоят напротив друг друга, щеки их пылают праведным негодованием — одна из немногих эмоций, допустимых в семье Франклинов. Папа будет в ярости, если узнает про стычку на свадьбе Дэвида, поэтому я стараюсь затушить искру, вспыхнувшую между тетями и дядей.
— Это наша первая встреча с вами после моего возвращения из Парижа, — говорю я, слишком явно пытаясь повернуть беседу на более безопасную тему.
— Ах да, Розалинд. Как Париж? — спрашивает тетя Мейми, переключаясь с сестры и крепко пожимая мне руку.
— Замечательно. В лаборатории ведется потрясающая работа — мы ищем новые способы исследовать микромир. А мои коллеги такие умные и веселые…
— Неужели нельзя заниматься лабораторными исследованиями здесь, в Лондоне? — прерывает меня тетя Элис, нахмурившись, словно я сказала что-то глубоко неприятное. Интересно, что вызывает в ней такое отвращение — Париж или моя научная работа? Странно, ведь она всегда выставляет себя человеком, живущем вне рамок и поддерживающим таких, как я. — Зачем ехать так далеко — в Париж? Особенно когда вокруг так много пострадавших от войны англичан, нуждающихся в помощи?
— Я надеюсь, что мои научные открытия принесут пользу людям многих стран, тетя Элис. Возможно, когда-нибудь…
— Нет, Розалинд, — говорит она, — Ты меня не поняла. Я имею в виду, что если бы ты была здесь, то в свободное от работы время помогала бы английским благотворительным организациям, в которых участвует наша семья, поддерживая беженцев и семьи военных. Или даже вместо работы.
Женщинам Франклинов предписывается быть образованными и умными; они участвуют в интеллектуальных дискуссиях и ищут решения наряду с мужчинами семьи. Например, папа всегда вовлекал меня во всё, чем занимался с сыновьями — от горных походов до столярных работ. Но от женщин Франклинов ожидают, что они будут использовать свои интеллектуальные способности на благо человечества — участвуя в благотворительности, государственных организациях, делая добрые дела и, конечно же, выйдя замуж. А не трудясь за зарплату. Ведь нам не нужно зарабатывать, чтобы обеспечить себя, для этого у нас есть трастовые фонды и родственники-мужчины, сплошь банкиры. Среди Франклинов я, со своей преданностью науке, — аутсайдер и чудачка. Интересно, какой путь выберет Дженифер, когда станет старше?
Хотя тетя Мейми и не вполне согласна с моим выбором, многие годы она защищала меня, и этот вечер — не исключение. Когда она открывает рот, чтобы вмешаться в разговор, я слышу знакомое восклицание:
— Мисс Розалинд!
Чувство облегчения и радости пронизывает меня, когда я вижу мою самую любимую родственницу — кузину Урсулу, которая мчится ко мне.
— Мисс Урсула! — отзываюсь я.
Дочь старшего брата папы, Сесиля, Урсула для меня больше, чем кузина: мы были одноклассницами и закадычными подругами в школе Святого Павла, что нас особенно сблизило. На самом деле, так как Дженифер гораздо младше меня и у нее совсем другие интересы, мое сестринское чувство к Урсуле гораздо сильнее. Несмотря на то, что мы выбрали разные пути — после школы Святого Павла она по традиции Франклинов занялась благотворительностью и ходила на свидания с парнями-евреями — между нами есть искренность и доверительность, выпестованные долгими годами общения и взаимной симпатии.
Мы радуемся нашим детским прозвищам, несмотря на недоуменные взгляды окружающих.
