Её скрытый гений - Мари Бенедикт
Бровь Адриенн неподражаемо изгибается:
— Но вы думаете, что дело не в этом?
— Вы же знаете, родители были против моего переезда в Париж. Они переживают, что город еще не оправился после войны и что я не смогу…
— Поддерживать те стандарты жизни, в которых вас растили, — перебивает Адриенн.
В дружеском разговоре я не скрываю, что Франклины — часть довольно привилегированной англо-еврейской общины. Наша семья ведет свою родословную не только от великого пражского раввина XVI века Лёва, но и от царя Давида, основателя Иерусалима и царя Израиля в 1000 г. до н. э. Вскоре после того, как мои предки переехали из Польши в Англию в 1700-х годах, они вошли в мир бизнеса и финансов, положив начало вековому изобилию и высоким государственным должностям, включая пост в кабинете министров. Но хотя семья Франклинов накопила огромное богатство, папа всегда настаивал на том, чтобы мы жили бережливо, относительно скромно, без всякой показухи. Например, хотя у нашего деда были большой городской дом в Лондоне и поместье в Бакингемшире, мы с братьями и сестрами ездили на метро, росли в комфортном, но консервативном доме в Бейсуотере и много времени уделяли филантропии, особенно помощи еврейским беженцам, спасавшимся от Гитлера, выбивая для них сотни разрешений на въезд и принимая детей из «киндертранспорта». Все это в дополнение к нашей рутинным обязанностям в любимом папином детище — Колледже рабочих, где отец преподавал по вечерам и служил директором, помогая преодолеть разрыв между классами и открыть новые возможности рабочим.
Как всегда при упоминании семьи, щеки мои пылают от смущения и раздражения. Адриенн лучше других знает, что наша семья никогда не выставляла напоказ свое благосостояние; наоборот, отец старается приуменьшить его.
Стараясь не выдать эмоций, я отвечаю:
— Не совсем так. Им просто не нравится, что я так далеко и там, где прошла война.
— Я все понимаю, Розалинд. Вы прекрасная молодая женщина и живете в городе, еще недавно оккупированном нацистами. Совершенно естественно, что Эллис и Мюриэл беспокоятся о вас. — Сделав глоток эспрессо, она продолжает: — И конечно, вы покажете матери, что ей не о чем тревожиться, а наоборот, стоит радоваться тому, что вы живете в Париже.
Я улыбаюсь при мысли, как хорошо Адриенн знает мою семью.
— Именно так я собираюсь поступить. Я до мелочей продумала все четыре дня, что она будет здесь. Собираюсь приготовить несколько французских блюд из продуктов, что в таком изобилии продаются на рынке.
Мы смеемся над продолжающимся дефицитом продовольствия.
— А в выходные мы с ней сходим на выставку импрессионистов и в «Комеди Франсез», — продолжаю я. — И накануне отъезда я устрою ей подробную экскурсию по лаборатории и познакомлю со своими очаровательными друзьями-chercheurs. Так что она сможет сообщить дома, что я занята важными исследованиями и не одинока. Две главных заботы моего отца.
— Parfait[6], — коротко кивает Адриенн. — Надо ли мне задействовать Марселя во время визита мамы в labo?
— Сомневаюсь, что нужно отвлекать монсеньора Матьё от его важных обязанностей. Уверена, что монсеньор Меринг сможет достойно представить labo и рассказать маме о моей работе.
— Ах, монсеньор Меринг, — Адриенн внимательно всматривается в мое лицо. — Мы же еще не поговорили о labo. О работе и коллегах.
Мне не терпится во всех деталях обсудить свою работу в рентгеновской кристаллографии с той, кто не только понимает, о чем речь, но на самом деле интересуется темой; я начинаю вдохновенно вещать о своих открытиях и шутках коллег. Единственный, о ком я стараюсь не упоминать — собственно месье Меринг. Со временем я обнаружила, что испытываю к нему сложные чувства, что думаю о нем как о мужчине, а не как об ученом, гораздо чаще, чем хотелось бы.
— Кажется, с товарищами по работе у вас сложились отношения, — улыбается она. — Кто знает? Может, вы, так же как и я, выйдете замуж за одного из них. И останетесь во Франции, что было бы очень хорошо.
— Никогда. У меня не выйдет быть и ученой, и одновременно женой и матерью, — выпаливаю я, не задумываясь.
Адриенн привычна к моей несдержанности, но на этот раз я, кажется, слишком поспешила с таким заявлением.
— Но почему, Розалинд? — пожимает она плечами, и мне хочется поймать в воздухе собственные слова. Почему из всех людей именно Адриенн я заявила такое? Всегда я так вляпываюсь. Даже если я верю в сказанное мною — а я верю — мне не стоило говорить такое той, кто стала для меня образцом успешной жизни женщины в науке и показала, как достичь желаемого.
— Я ученая и мать. А пока был жив мой муж, была и женой.
— Боюсь, вы — невероятное исключение, Адриенн. И вы преуспели, потому что муж полностью поддерживал вас в карьере, так же как Пьер Кюри всегда был на стороне жены. Такие мужчины — редкость. И у вас все получилось, потому что ваше рабочее расписание позволяло вам уделять время и Марианне. Нечестно по отношению к ребенку, когда мать все время отсутствует. Нанятый человек не сможет дать ему заботу и внимание, которые нужны ребенку.
— Вам ли так говорить? Вас, ваших братьев и сестер по большей части воспитывала Нэнни Гриффитс, пока мать делила свое время между отцом и волонтерством — к счастью для английских бедняков и еврейских беженцев — и не похоже, что вы сильно от этого пострадали.
Ее слова жалят, особенно, потому что они правдивы. Разве можно спорить с фактами? И мой характер, и все, чему меня учили, против этого.
— Ох, Адриенн, простите. Я не это имела в виду…
Она отмахивается от меня, это французский сигнал, что дискуссия окончена и статус-кво восстановлен.
— Вы молоды. И невинны. Время и, возможно, любовь, изменят ваше мнение.
Мне хочется возразить, сказать ей, что я уже давно решила, что наука и любовь несовместимы. Но Адриенн не дает мне такой возможности. Вместо этого, как блестящий ученый-исследователь, она улавливает какую-то недоговоренность в моих ответах и готова выяснить, в чем дело.
— Расскажите мне подробнее о месье Меринге. Вы едва упомянули о нем, а ведь в лаборатории наверняка все на нем завязано.
Опять мои щеки пылают, и я не в силах посмотреть ей в глаза.
— Он превосходный исследователь. И учитель.
— А вы, я уверена, превосходная ученица, — негромко и медленно произносит она. — Будьте осторожны, ma chére. Именно такие симпатичные девушки и привлекают его.
Глава пятая
21 мая, 1947 года
Лондон, Англия
Я гляжу
