Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Выглядит она застенчивой, но далеко не слабачка, — говорит Ален Габриэлю так, чтобы я расслышала. — Но только если разозлится.
— Похоже, так и есть, — соглашается Габриэль и добавляет: — Такое пламя впишется в нашу labo.
Не знаю, что и сказать. Нужно ли отвечать на эти замечания, которые я слышу, но обращены они как будто не ко мне? Правда ли, что им понравились мои резкие высказывания, что они не сочли мое поведение оскорбительным или неподобающим женщине?
Мы встаем из-за стола, тянемся за пальто. Одна из женщин спрашивает:
— В кафе ФХ?
— Mais bien sûr[4], — отвечает Ален.
— Мы идем в другое кафе? Не пора ли вернуться в лабораторию? — спрашиваю я, обеспокоенная таким долгим отсутствием на рабочем месте, да еще и в мой первый день.
Они смеются и один из мужчин восклицает:
— Labo и Кафе ФХ — это одно и то же! Пойдем, мы вам покажем.
На обратном пути через Сену один из мужчин указывает на Высшую школу физики и химии, ту самую, где Мария и Пьер Кюри сделали свои знаменитые открытия, принесшие им Нобелевскую премию. При мысли, что и я занимаюсь физической химией в том же самом месте, где и мои кумиры, меня охватывает трепет.
Зайдя в здание, мы идем не к своим рабочим местам, а в пустую лабораторию. Без лишних слов каждый из ученых принимается за дело. Трое ополаскивают лабораторные колбы, еще один достает пакетик молотого кофе из шкафчика, еще двое берут свежевымытые колбы и начинают кипятить в них воду для кофе на горелках Бунзена. Через несколько минут над чашками струится пар, все мы потягиваем кофе и продолжаем политический спор с того самого места, на котором он прервался за обедом.
Я оглядываю комнату, ученых, с удобством устроившихся на лабораторных столах — сцена настолько невероятная, что мне делается смешно. Коллеги хохочут вместе со мной. И я допускаю мысль, которую раньше ни за что бы себе не позволила. Возможно ли, что я впервые в жизни оказалась на своем месте?
Глава третья
14 марта 1947 года
Париж, Франция
Месье Меринг не сводит с меня глаз, пока я устанавливаю образец кристалла на угломер, в точности как он велел.
Затем я настраиваю угломер, чтобы кристалл располагался так, как мы договорились: нам нужно, чтобы рентгеновский луч прошел через него под определенным углом, мы зафиксируем отражения и получим узоры, на основе которых создадим трехмерную модель атомов этого кристалла, используя метод преобразования Фурье. Я возвращаюсь к начальнику, горя нетерпением открыть внутреннее царство этого кристалла и разгадать его давние секреты.
— Не встречал никого, кто учился бы рентгеновской кристаллографии быстрее вас, — шепчет месье Меринг, подводя мою руку к детали кристаллографического аппарата, которая запускает рентгеновский луч — к своему стыду, после нескольких недель в лаборатории я все еще не знаю, как она называется. Я представляю, как луч проникает в кристалл, а затем рассеивается в различных направлениях, оставляя на пленке узоры, которые мы будем изучать. Я думаю о возможностях, которые открывает этот невероятный инструмент, о мире мельчайших частиц, которые он позволит нам рассмотреть. Хотя процесс трудоемкий, а оборудование — не волшебная палочка, это немного похоже на научную магию, хотя и медленную, поскольку процесс может занять часы или дни, пока мы ждем завершения обработки изображения.
— Спасибо, — отвечаю я, пытаясь спрятать за оборудованием свое раскрасневшееся лицо.
Эта похвала дорогого стоит: ведь она от человека, который научился этой технике у месье Матьё, который, в свою очередь, научился ей у самого основателя рентгеновской кристаллографии, лауреата Нобелевской премии Уильяма Генри Брэгга, в Королевском институте в Лондоне. Но щеки быстро перестают пылать, потому что, по правде говоря, мое основное внимание сосредоточено на микромирах, которые откроются с помощью этой методики. Интересно: можно ли с ее помощью изучать не только кристаллы, но и другие вещества? Или какие вещества мы могли бы сделать кристаллическими, чтобы использовать этот метод?
— Не говори остальным, — добавляет он, понизив голос, и, заговорщицки подмигивая, обводит взглядом оживленный зал. Неумолкающий гул голосов ученых и звон стеклянных мензурок подобен симфонии. — Некоторые до сих пор не совсем в этом разбираются.
— Не беспокойтесь, сэр, — отвечаю я.
Хотя я и не подумала бы нарушить слово и рассказать своим новым друзьям о его пренебрежительном отзыве, я чувствую, что готова броситься защищать их умения и с трудом удерживаю себя от того, чтобы открыто за них вступиться. И пусть мы знаем друг друга всего шесть недель, чувство товарищества так сильно, что уверена — они сделали бы то же самое для меня.
— Когда это я успел стать «сэром»? — наши взгляды встречаются, в его глазах читается усмешка. Впервые за сегодняшний день я осознаю, что имею дело не только с наукой, но и с другим человеком. — Может, я и руководитель этой лаборатории, и мы официально находимся в компетенции Министерства обороны, но я не веду военную операцию. Я не «сэр», и никогда им не буду.
— Понятно, сэ… — я осекаюсь, пытаясь побороть привычку, приобретенную в безрадостные годы учебы у профессора Норриша в Кембридже. Мне не удалось от нее избавиться даже когда я попала в БИАПИУ, где в те дни более добродушный доктор Бэнгем ратовал за неформальность и независимость. Теперь придется постараться все-таки справиться с ней, если я не хочу прослыть чужачкой. — Месье Меринг.
Интересно, кто он на самом деле — этот человек с приветливыми манерами и острым умом? Во время одного из наших традиционных обедов в «Шез Соланж», другие chercheurs поделились слухами, что на самом деле он еврей, но, как и многие французские ученые-евреи во время нацистской оккупации переехал из Парижа в лабораторию в сельской местности, где было безопаснее, и помалкивал о своем происхождении. Хотя жить без документов во время войны было рискованно, все-таки альтернатива была еще опаснее. Мы все знали про евреев, арестованных нацистами и погибших в концентрационных лагерях; моя семья приняла в своем доме еврейских беженцев, которым удалось спастись. По дороге в лабораторию в более узком кругу две chercheurs — Женевьева и Мари — шептались, что, несмотря на его отличный французский, месье Меринг на самом деле родом из России. Они также признались, что считают его привлекательным, и их слова заставили меня покраснеть. Я тоже так думаю, но не хочу в этом признаваться даже самой себе. Кроме того, никто не знает подробностей о сегодняшней личной жизни месье Меринга, что странно, учитывая, насколько он общителен с
