На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
– Гай… – услышал он ее сдавленный голос и поднял лицо.
Ее взгляд был умоляющим. Он подхватил ее на руки и опрокинул на постель. Она ахнула и крепко обвила его руками и ногами.
Они соединились нетерпеливо и неистово, словно боялись, что их разъединят, оторвут друг от друга и не дадут закончить то, что они начали. Потом долго лежали рядом, восстанавливая дыхание, не в силах расцепить сплетенные пальцы рук. Наконец Гликерия пошевелилась и легонько вздохнула.
– Теперь я могу носить прическу женщины. – В голосе не было ни горечи, ни сожаления.
Лукан вздрогнул и приподнялся на локте. Она уловила его движение.
– Все хорошо, милый, я сама этого хотела. – Ее пальчики коснулись его щеки. – Я все равно собиралась этой ночью прийти к тебе… Хорошо, что это случилось раньше. Я бы не смогла так долго ждать.
Он задержал ее руку и прильнул к ней губами.
– Теперь ты не придешь ночью? – спросил шутливо, заглядывая ей в глаза.
– А сам как думаешь? – Гликерия рассмеялась, положила его руку себе на грудь, и Лукан ощутил, как трепещет, словно рвется наружу, ее сердце. – Мне нужно отлучиться, но у нас еще есть немного времени, – игриво прошептала она, подныривая под него и уже привычно обвивая руками и ногами…
День прошел в томительном ожидании ночи. Чтобы скоротать время, Лукан наведался в конюшню. Аякс встретил его сдержанным ржанием. Они виделись ежедневно, с того дня как Лукан впервые вышел на прогулку во двор усадьбы. Но сегодня он ощущал в себе силы – и непреодолимое желание – проехать верхом.
– Ты все понимаешь, дружище. Ведь так? – Он похлопал Аякса по шее. – Спасибо тебе за все. Но я уже здоров и полон сил. И мы снова вместе.
К его удивлению, Аякс отказался лететь по степи наперегонки с ветром. То ли сам понимал, что хозяину еще рано развлекаться таким небезопасным образом, то ли Гликерия провела с ним разъяснительную беседу, предупреждая о возможности подобной ситуации. Тем не менее Лукан развеялся, проветрил мозги, по возможности приведя в порядок мысли, и надышался воздухом до того, что у него слегка закружилась голова. В усадьбу они вернулись все той же легкой рысью, и когда он оставлял коня в стойле, тот фыркнул и потянулся к нему верхней губой.
– Согласен, ты заслужил поцелуй, – усмехнулся Лукан и подставил Аяксу щеку. Но следом пришел вопрос: – «Постой, дружок. И кто тебя этому научил?»
Ответ напрашивался сам собой. Гликерия!..
Как и обещала, она пришла, когда полная луна запустила в окно свои белые щупальца. Они рассеялись по комнате призрачным туманом, коснулись ложа, стены у входа. Светильник Лукан зажигать не стал, и когда Гликерия вошла, то походила на бесшумную тень, проскользнувшую в его покой. Одной рукой она придерживала у плеча гиматий, в который обернулась, другой сжимала прозрачную бутылочку. Не говоря ни слова, приблизилась к ложу и разжала державшие ткань пальцы. Накидка скользнула по ее плечам и бедрам и опустилась к стопам белоснежным пятном. Нагое тело Гликерии в рассеянном свете луны выглядело, словно высеченное из мрамора.
– Не двигайся, – произнесла она полушепотом и неторопливо, будто дразня или играя, села на него верхом; вылила из бутылочки несколько капель себе на ладони и отставила ее на стульчик. – Я все сделаю сама, милый. – Ее голос звучал, как звон веселого ручейка.
Пьянящий аромат масла заполнил легкие. Гликерия нежно втирала маслянистую жидкость ему в грудь, затем ниже и еще ниже, пока Лукан не застонал. Он потянулся к ее бедрам, но она удержала его руки, попросив:
– Не спеши, у нас впереди вся ночь…
В полумраке комнаты ее глаза сияли, а руки и ноги словно светились мягким золотом. Мерно покачивались бедра, и он буквально ощущал под пальцами движение ее бархатной кожи. И когда она, вскрикнув, обессиленная, повалилась на его грудь, накрыв водопадом разметавшихся волос, он уже знал, что никогда в жизни не испытывал ничего подобного.
Спустя немного времени, все еще распластавшись на нем, Гликерия заявила:
– Если есть в этом мире счастье, то я его познала с тобой.
– Если есть среди людей богиня, – отозвался Лукан, – то сейчас она лежит на мне.
Она рассмеялась и стала покрывать его лицо быстрыми короткими поцелуями. Не утратившие твердость соски щекотали грудь, и Лукан многое бы отдал, только чтобы эта игра длилась вечность. И когда ее бедра качнулись опять, призывно, настойчиво, он едва не зарычал… и одним сильным движением перебросил ее на спину.
Гликерия ахнула, руки разметались по простыням, и она сжала их кулачками.
– Гай… – сорвался с ее губ тихий стон, и в следующее мгновение новая, неудержимая волна желания захлестнула обоих…
Утро застало их в объятиях друг друга, уставших, но счастливых. Гликерия с большой неохотой освободилась из-под руки Лукана и, сев на ложе, призналась:
– Я была счастлива каждый миг этой ночи… А ты?
– Я… Я люблю тебя, Гликерия, – слетело с его губ, и он ощутил необычайную легкость, как будто за один миг душа его освободилась от тяжелого груза.
– И я люблю тебя, Гай. – На глаза Гликерии навернулись слезы. – С той самой минутки, когда впервые увидела у нас в Византии. Все это время я не переставала думать о тебе. Мечтала, что мы опять встретимся. Молила об этом богов. И они меня услышали… и помогли.
– Я люблю тебя, – повторил Лукан, опуская лицо на ее коленки. – О боги, как же сильно я тебя люблю!
Она запустила руки в его волосы, ее пальцы дрожали. Он поднял голову, посмотрел ей в лицо. По щекам Гликерии текли слезы – она беззвучно плакала, глядя на него с невыразимой печалью, в которой отражались и боль, и мука, и бесконечное счастье.
– Ты что, милая? Не стоит. – Он попытался ее утешить.
Но она покачала головой, даже не смахнув слезы. Лишь глотнула их и проговорила, тихо, сбивчиво, но он ее услышал:
– Гай, тебе нельзя любить меня. Я не римлянка… А ты… ты, когда придет время, женишься на дочери Рима. Так будет правильно.
Сердце Лукана точно сжали железными тисками.
– Но, Гликерия, я…
Она прикрыла его рот ладошкой и улыбнулась одними уголками губ.
– Пока мы вместе, нам никто не запретит любить друг друга. А что будет дальше, решат