На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
– Да, угадала, – согласно кивнул он… и не выдержал: – Я все больше думаю о доме, о Риме. Как вернусь туда. И с чем…
– Рим… – Гликерия вздохнула – Как бы я хотела его увидеть! Хоть одним глазком.
Неожиданно к Лукану пришло решение. Он выдержал паузу и как можно беспечнее предложил:
– Ты можешь поехать в Рим со мной…
Гликерия приблизила к нему лицо, смеющееся и как-то по-особенному загадочное.
– Ты хочешь меня купить? – И покачала головой. – Не получится. Царица мной очень дорожит.
Она встала и направилась к выходу. Уже у занавески обернулась. Ее глаза смеялись.
– Но ты можешь попробовать уговорить ее. Вдруг она согласится?
* * *
На следующее утро Гликерия выглядела задумчивой и даже слегка рассеянной. Ее мысли словно парили где-то далеко за стенами усадьбы, возможно, и за пределами беспокойного черного понта. Она и оделась соответствующим своему состоянию образом. Белый хитон, едва доходивший до колен, был настолько тонок, что лившиеся из окна солнечные лучи пронзали его насквозь, практически обнажая ее всю.
Лукан сразу заметил необычное настроение девушки и поинтересовался:
– Произошло что-то, о чем я не знаю?
Гликерия пожала плечами.
– Ничего особенного. Хотя для тебя это, возможно, и важно. – Она помолчала, затем пояснила: – Царица отправилась к скифским царям. Повезла подарки как знак благодарности за их помощь ее младшему сыну.
– И насколько большой была эта помощь? – Лукан заинтересовался.
– Конница скифов помогла римской очистить от войск Митридата все земли до второго вала. Это большая территория!
– Понятно. И что теперь?
– Теперь наступило затишье, – без особого энтузиазма продолжала Гликерия. – Никто ни на кого не нападает и, похоже, в ближайшее время не собирается.
– На море тоже затишье? – не отставал от нее Лукан.
– Нет, на воде еще случаются стычки, но незначительные.
– Значит, Митридат решил идти до конца…
– Да. И он не отступит. Погибнет в бою, но не отступит.
Гликерия произнесла это так, как будто знала боспорского правителя лично. Хотя, скорее всего, просто внимательно слушала беседы царицы со своими советниками. Во всяком случае, такое объяснение показалось Лукану вполне подходящим. Она стояла спиной к окну, задумчивая и грустная, и, видимо, собиралась сказать что-то еще, что-то особенно для нее важное, но не решалась. Утренний свет, веселый и яркий, словно заигрывал с ней, бесстыдно касаясь ее тела под невесомой тканью, скользил, точно руки любовника, по его изгибам и замирал, приплясывая, на потаенных местах. Лукан поймал себя на том, что пялится на нее, как незрелый подросток, но бессилен оторвать глаза. От Гликерии исходило нечто подобное сиянию, и он не мог не видеть его. И еще он понял, что готов смотреть на нее часами, днями, всю жизнь…
Наконец она подошла к ложу и присела на него, рядышком с ним.
– Мне нужно осмотреть твою рану, – сказала, меняя тему разговора, и принялась сосредоточенно разглядывать шрам. Вытянувшись на ложе, Лукан наблюдал за ее движениями и ждал, что она скажет еще. Но Гликерия заговорила, только закончив процедуру осмотра. – Ну вот, твоя рана зажила совсем. Повязки больше не нужны, как и мази… и мои услуги…
– Услуги? Гликерия, ты это о чем?! – Сейчас он был в большей растерянности, чем когда на его отряд вылетели боспорские катафрактарии.
– Ваша армия разбила новый лагерь. Большой, на всю зиму, – произнесла она поникшим голосом, и Лукан наконец понял причину ее грусти.
Удивительно, но в этот момент он не испытал радости от мысли, что вскоре вернется в свой легион, к друзьям, к ставшим уже привычными боевым будням, опять почувствует на себе тяжесть доспехов и оружия… Ему показалось, что Гликерия всхлипнула.
– Завтра ты сядешь на своего коня и ускачешь от меня, – почти прошептала она.
Лукан нашел ее руки, все еще лежавшие на его животе.
– Да, ускачу – не стал отрицать он. – Но недалеко. И ненадолго.
Если когда-то ему и приходилось видеть вспышку в ночном небе новой звезды, то зрелище это меркло перед тем всплеском сияния, которое отразилось в глазах Гликерии. Они как будто стали еще больше и готовы были вылиться в океан.
– Гай… – Голос изменил ей, и он потянул ее на себя.
От неожиданности она упала на него всем телом. Подол хитона взлетел белым облачком, оголяя ее бедра и ягодицы, заколка вылетела из волос, и они густой волной накрыли их обоих. Лукану не пришлось искать ее губы. Они оказались рядом и были ожидающе полуоткрыты. Он припал к ним со всей нежностью, на какую был способен, и со всей страстью, которую так долго сдерживал в себе. И не удивился, когда губы Гликерии ответили ему с неменьшим желанием, когда маленький острый язычок соприкоснулся с его языком. Его левая рука блуждала в ее шелковистых волосах, задерживалась на затылке, стараясь продлить как можно дольше этот божественный миг. Казалось, их губы слились в одно целое; казалось, они хотят вдохнуть друг в друга свои души. Правая рука Лукана оказалась у края задравшегося хитона, и когда коснулась маленьких упругих ягодиц, она задрожала и прижалась к нему еще сильнее. Опьяненный ее мягкими губами, он не сразу почувствовал ее движение: Гликерия двинула бедрами, потом еще и еще. Плоский живот девушки заскользил по его животу, движения бедер стали быстрее и настойчивее, тело напряглось, и наконец она вытянулась на нем, как натянутая струна, плотно сжав ноги и вздрагивая всем телом. Когда она затихла, Лукан меньше всего хотел ее отпускать; он продолжал прижимать ее к себе и осторожно гладил по волосам.
Неожиданно Гликерия скатилась с него на край ложа. Вскочила, неуклюже сжимая коленки и одергивая низ хитона, а затем, отвернув лицо, выбежала из покоя.
Лукан улыбнулся. Он понимал, что произошло: девчонка увлеклась и не смогла остановиться. Но одновременно пришло негодование на самого себя: она там много для него сделала, а он, как последний плебей, воспользовался ее слабостью, допустив до того, что она теперь наверняка сгорает от стыда и вряд ли появится у него в ближайшее время.
Гликерия появилась намного раньше, чем он ожидал. Не прошло и часа, как она застыла на входе с пылающим лицом и распущенными волосами. Лукан сел, собираясь извиниться и успокоить ее, но не успел открыть и рта. Она с самым решительным видом двинулась к ложу, на ходу развязывая ремешок хитона. Он желтой змейкой скользнул на пол. Однако с каждым шагом решительность Гликерии таяла, и последняя ее капля исчезла с упавшим к ее ногам хитоном.
Она стояла перед ним,
