Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
– На юг едете? Отдыхать?
– Вот с сыночком, – с готовностью начала она свой рассказ. Видимо ей не хватало такой беседы дома. – У меня-то – бесплатный железнодорожный билет, казалось бы – бери да пользуйся раз в году. А муж – он сыну моему отчим – билета не имеет, и я стеснялась его брать. Так он у меня и пропадал. А тут мне кто-то на работе сказал, что сына можно вписывать только до шестнадцати лет, дальше нельзя, и я – как подхватилась. В последний раз ребенка можно свозить и показать ему море. Расшибусь, а повезу его! Ну, муж, конечно, недоволен был, но я всё равно настояла на своем, и вот мы уже в поезде, сейчас поедем.
Бабы со своих мешков лениво:
– Да, да, показать-то надо!
В голове-то крутится – продала я все, а выручка средняя, цены московские кусаются. Хотела бы каждому в роду по подарку привезти, а вряд ли получится. Поневоле через одного надо будет одаривать, а в следующий раз обнесенных одарить.
А что мать говорила – это у них на десятом месте.
И тут появился Коля, да запальчиво так, спеша, начал выговаривать радостную тираду, ни с кем в купе не считаясь, будто он материн хахель или, во всяком случае, она обещала ему.
– Фу, Лидка, умаялся, даже сам не знаю, как успел на этот поезд. И билет взять, и вас найти! Теперь гульнем! Фу! Ад! Запарился! Только с проводничкой договорюсь, чтобы в этот вагон перевели меня, а то в соседнем неудобно. Как же! Вместе едем, вместе и ночевать должны и разговаривать!
Мать обомлела. Догадалась, что на радостях, получая получку, громко разговаривала в очереди в кассу, а электрик Колька услышал и на ус намотал. Историйку придумал, что у него с ней будет. И когда услышал отказ, всё равно держится теории, что он в чине хахеля едет с ней на курорты отдыхать и любовью заниматься.
Когда она всё это промыслила, то ужаснулась. Что подумают о ней окружающие люди? Что она не женщина с ребенком, а какая-то б…? И так ей стало стыдно за себя, будто она не замужняя женщина, а какая-то б…, умыкнувшая семейного человека от его законной жены и подговаривающая его на проделки, что она готова была сквозь землю провалиться и казнила себя за одно: нечего среди напарниц в очереди хвалиться, что ты едешь на юга. Вот человек подслушал – и воспользовался.
Он только не услышал номер вагона. И потому есть время организовать отпор ему. Но в какое же он меня положение поставил! Все эти женщины думают, что я продажная. Да не нужен ты мне совершенно. У меня свой гамай есть! Не знаю, откуда я это слово взяла, но муж у меня – гамай. Я бы с тобой и рядом не села, а по твоим речам получается, что чуть ли не мечтала вместе поехать.
До вечера Николая не было. А потом все-таки пришел и сказал:
– Проводничка говорит – нет возможности обменяться. Если только за отдельную плату. Но я подумал – это слишком дорого.
А я, наверно, просек отношение матери к нему и убедительно так говорю:
– А что вы, дядя Коль, переживаете? Поезд идет, и лишние деньги не надо раскидывать. Завтра придете чайку к нам попить, да и всё. Не расстраивайтесь, идите спать.
Ну, мать обрадовалась. Вот сын вырос, стал защитником, и от женщин нареканий не будет. А утром пришел Коля – и опять горячится:
– Ну что за безобразие! Уже сутки еду, а не могу передвинуться к вам, а я железнодорожник, мне льготы положены!
А я опять:
– Да не расстраивайтесь, дядь Коль! Хороший чай, что хорошая беседа – утешает. Осталась всего одна ночь. Утром на море будем. А там, кто как хочет, тот так и поселится.
Опять Коля ушел.
Не люблю я таких, неопределенных. Что-то хочет, а всё по минимуму. Я считаю так: если с женщиной что-то надумал – покажи свою широту. А эти фигли-мигли её только задевают. Следующим утром всё бегал – когда мы выходим? Всё боялся, что мы раньше. А когда сошли в Гудаутах, мать рванула от него в сторону и поскорее к хозяйкам, что предлагают комнаты. Пока выбирали, кто кого, к нам подошла полная, пожилая абхазка в платке:
– А вам что?
– Да мы вот с мальчонкой вдвоем. Комнату нам.
А она спрашивает:
– А это кто? Тоже с вами?
Оглядываюсь – а Коля уже за нами стоит со своим чемоданом.
Я говорю:
– Нет, он сам по себе.
Да что-то меня злость разобрала. Трижды сказал – имей совесть. Чего навязываться-то?
– Он себе дальше там найдет, он не с нами, и мать пошла, не оглядываясь. Ну, сколько можно?
Пожилая абхазка повернулась и повела нас к себе домой, на второй этаж. А там всё мокрыми простынями занавешено, да молодые девушки лежат, две что ли.
Я говорю:
– А почему вы не на море, а здесь в темноте лежите?
Они ничего не отвечают.
Прошли в следующую комнату. Там две кровати. Абхазка сказала, сколько за сутки, мать сказала, на сколько дней, потом передала ей деньги, мы поставили свои вещи и побежали на море.
Но не успели мы выйти со двора, как нас встречает улыбающийся Коля-электрик.
– О! А я у соседки снял и скорей к вам, на море идти!
Мать мне тихо:
– Вот черт навязался и не отделаешься от него.
Пришлось нам терпеть его компанию до пляжа, где он сдался. Увидев, что мы расположились одни, с расстройства купил в палаточке водки, сел в одиночестве, раз нет товарищей, всю её уговорил на пляже, лег на полотенчико и уснул.
И получилась странная штука. Мать – взрослый человек. Может быть, за свое необдуманное поведение она раскаялась. Может быть, оно привело её в дальнейшем к разводу, безусловно, нужному, и не только для нее. А вот зачем я согласился ехать на море именно тогда, день в день, когда я определился со своей любовью во дворе?
Я второе лето искал место для нашей любви, и все шло к тому, чтобы мы телесно объединились, почувствовали бы неразъединенность друг от друга и невозможность родителям влиять на наши отношения. В первое лето мы отъединились от соседки-подруги. А во второй год нашли место, где можно без соседки гулять, то есть объединиться в пару. Подруга не давала нам это сделать. В первое лето мы не только не могли без
