Николай Задорнов - Цунами
– А разве в Японии бывали иностранцы?
– Конечно, пленные…
Шиллинг ответил, что теперь страна все равно открывается, что же прятать эту дорогу.
– Пока еще Токайдо не проселочная дорога, – объяснил Татноскэ.
Пришел Эгава и просил адмирала не идти пешком, уверял, что за это ему – дайкану – придется отвечать.
Японец Накахама, с которым вчера познакомился Сибирцев, сидел тут же. Он в суконной мексиканской куртке и в рубашке с кушаком, из-за которого торчит рукоятка пистолета. Эгава запросил у правительства разрешения познакомить Накахама с роэбису, и пока нет ответа.
– Даже нечего ему подарить на память! – сетовал Сибирцев, шаря по карманам. – Good fellow![104] – хлопнул он Накахама по плечу.
Тот достал бутыль сакэ и отдал Сибирцеву.
– Good indian![105] – сказал Накахама и тоже хлопнул Алексея.
Когда этот японец говорил со своими, речь его была тиха и плавна. Стоило ему заговорить по-английски, как голос менялся, становился на несколько тонов выше, превращался в резкий тенор, словно включали музыкальную шкатулку, воспроизводившую человеческую речь, лицо заострялось и жесты Накахама становились размашистей.
– Непозволительно гостей заставлять идти пешком. Вы поступаете против нашего обычая, – уверял Эгава. – Лодки для вас готовы. Мы доставим вас в Миасима.
– Come, come,[106] – говорил Накахама.
Адмирал уже приказал выстроиться своим отдохнувшим матросам на улице.
– Сабли вон! – скомандовал Лесовский.
Построившиеся матросы обнажили палаши. И вдруг рысцой выбежали из переулка с копьями и ружьями два отряда японских солдат и подстроились к морякам.
– Напра-во! Шагом марш! – скомандовал Путятин.
– О-яма ни каннуки ва микка-инай-ни амэ… – пел в дороге Хэйбэй, которому вместе с другими рыбаками пришлось тащить тяжести.
На плечах у них шесты, а на шестах висят корзинки.
– Коса-о кабурева амэкадзэ… – распевал он.
На стоянке за обедом Шиллинг угостил Хэйбэя чаем.
Молодому рыбаку жаль корабля, утонувшего в море. Он не мог забыть, как страшно огорчился адмирал. Ему жалко было Путятина, который бросил такое сокровище. Потерял его и теперь ходит пешком по берегу, как простой человек.
– Коса-о кабурева амэкадзэ-э…
– Что это значит, Татноскэ: «Коса-о кабурева амэкадзэ»? – спросил Шиллинг. Эти слова так и лезли ему в уши.
– Ояма ни каннуки ва… – объяснял Татноскэ, – это про гору Фудзи-сан. «Если на горе перекладина, то три дня будет идти дождь».
– А что значит «коса-о» и так далее?
– «Шапку надевает – сразу будет шквал, дождь с сильным ветром». Как раз как вчера. Потому лодочники кинулись бежать, и бросили судно, и так кричали. И все дело в этом.
– Какие же еще есть приметы про Фудзияму? – спросил Путятин.
– На вершине перекладина, сегодня будет дождь…
– Да! А шапка на горе означает шквал?
– Да, вчера была такая погода, – ответил Татноскэ. – Здешние рыбаки суеверны и глупы. Они так объясняют.
– Нет, они не глупы…
– В этой деревне, где мы обедаем, все население вас очень любит, – сказал адмиралу Татноскэ, – и все вас благодарят, что вы их вчера вовремя отпустили. Весь народ благодарен адмиралу.
Путятин молчал. «Посол и генерал флота, по их понятиям, конечно, должен знать капризы Фудзи! Все свалили на меня!»
Путятин подумал, что в Миасима при новой встрече с Эгава не надо отрицать, что действительно отдал приказание лодочникам рубить буксиры и разбегаться, так как увидел шапку на голове госпожи Фудзи. И людей выручу, и чиновники удивятся.
– Да, да… предвещает шквал, если облако как шапка бонзы, – подтвердил Хэйбэй, сидевший среди русских подле адмирала в отведенном для гостей храме.
Вошел полицейский и потянул Хэйбэя за рукав.
– Иди скорей отсюда! С эбису запрещено разговаривать!
– Молчать! – рявкнул адмирал на полицейского. – Он вчера спас нас, и я прошу не мешать нам! Вон отсюда!
Полицейский поклонился и ушел.
Путятин и его люди доели арбузы и груши, докурили трубку. Проиграл горнист, и матросы с саблями опять стали строиться. И тотчас же поднялись ряды японских воинов и, бегом кинувшись на дорогу, встали по обе стороны моряков такими же стройными рядами. Они как бы предводительствовали и замыкали марш. Эбису выходили из Токайдо под охраной самураев.
«Но скоро может настать время, когда по дорогам бесконечными колоннами замаршируют японские войска в европейской форме, – подумал Алексей, – повезут артиллерию!»
Глава 23
МИР НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ
Накамура Тамея печально подпер кулаком щеку. Его глаза тоскливо смотрели на всесильного Саэмона но джо. Еще неизвестно, как он поступит, может быть, захочет воспользоваться положением. Накамура Тамея обязан исполнять любые его распоряжения, даже страшные, поэтому он ждал. В глазах была тоска, от которой можно завыть.
Кавадзи сжал кулак, коротко дернулась его рука, он резко встал.
– Опять нет избавления от этого корабля! – вырвалось у Саэмона но джо.
Он не смог сдержаться. Идет Новый год, надо ехать в Эдо, к семьям, заканчивать дела. А мы опять и опять будем возиться с ними! И так все время. Когда же конец?!
– Русским очень не везет! – тихо сказал Накамура Тамея, сидя перед столиком с чернильницей, и закрыл лицо ладонями.
– Да, им не везет! – как бы приходя в себя и вздохнув, ответил Кавадзи. Он сел по другую сторону письменного стола. – Поэтому мы и занимаемся ими больше, чем собой и всеми другими делами… Все это очень опасно!
Одумавшись, Кавадзи продиктовал ответное письмо Эгава Тародзаэмону. Деничиро, самый разбитной из чиновников, находившихся в распоряжении делегации, уже послан в помощь Эгава и приносит там большую пользу.
– Теперь письмо обязательно придется отвезти, – сказал Кавадзи, закончив диктовку.
Накамура Тамея готов. Он втайне обрадовался. Как и Кавадзи, он понимал, какие опасения и у каких даймио могут возникнуть. Народ темен и суеверен. И непокорен. Надо немедленно ехать и выручать и разобраться в положении на месте. Там могли произойти неожиданные неприятности. Накамура знал, что никто другой, как он, не умеет переговаривать с роэбису, заняться с ними, догадаться о их нуждах. После того как их корабль погиб, они так ослабли и находились в такой беде, что Накамура относился к ним почти как к своим маленьким детям. Он хотел их скорей видеть. И никто не посмеет противоречить. Накамура Тамея – секретарь посольства бакуфу.
Обменялись мнениями. Пригласили всех других членов делегации и снова все обсудили. На лодке пришел из Миасима гонец.
Кавадзи вскрыл пакет и переменился в лице.
– Произошло ужасное и непоправимое… – Кавадзи не на шутку перепугался. – Эгава Тародзаэмон срочно сообщает, что при высадке… при высадке с погибшего корабля на берег… посол Путятин упал в воду…
– Посол упал в воду! – как громом пораженный пролепетал Тсутсуй.
– Это безобразие! – вскричал Кога Кинидзиро. – Это невежливо. Лучше бы любой из нас упал в воду. Но гость не должен упасть в воду. Тем более вверх ногами! Надо немедленно командировать делегацию и извиниться перед послом.
Эгава писал, что, обвязавшись веревками, русские по одному прыгали в воду, привязанные к толстому канату, и так все спаслись.
– Это невежливо, недопустимо, – твердил Кога. – Они нас спасают, а мы их не могли спасти!
Все согласились, что надо послать делегацию с извинениями. Кавадзи сказал, что во главе поедет Накамура Тамея и отправляться надо сегодня же на лодке.
– Не только извинения надо послать, – сказал Кавадзи, – у них нет одежды… Надо немедленно послать письмо в Эдо, чтобы оттуда выслали для русских шестьсот ватных халатов и столько же кимоно.
«Но в столице не будет никакого шума из-за этого, – подумал он. – Там заняты собой и своими делами…»
Кавадзи чувствовал, что в стране назревают события, поэтому в Эдо все так заняты. Может начаться гражданская война. Южные княжества давно вооружаются сами. Они преданы тенно[107] по-своему, не так, как он и чиновники бакуфу. Не зря Путятин ходил в Осака!
Дела закончились. Накамура уехал, взяв все, что смогли собрать наскоро для русских. В море пошли волны, и, наверное, Накамура придется высадиться и переждать шторм. Саэмон но джо перечитывал вчерашние записи в дневнике:
Когда я слышу, что скоро к нам возвратится весна, я думаю, – о, это дорожное ложе, которому не видно конца…
«Нет конца, нет конца этим дорожным скитаниям и заботам. И не предвидится!»
Кавадзи взял кисть и написал:
«Очень хорошо, что с японской стороны нет никаких упущений. Это очень отрадно».
Дневник полуофициальный, и такие записи нужны. Зло разбирало его.
Как быть, этот корабль всегда, как в безделье, и утром и ночью на нем такой ужасный грохот.
За ужином все расхохотались, когда Кавадзи прочел эти стихи. «Стихи, конечно, плохие, но на злобу дня и очень подходят к случаю», – записал в дневнике Кавадзи.
