Николай Задорнов - Цунами
За ужином все расхохотались, когда Кавадзи прочел эти стихи. «Стихи, конечно, плохие, но на злобу дня и очень подходят к случаю», – записал в дневнике Кавадзи.
Посьет прислал письмо из храма Гёкусэнди о том, что требует ускорить подготовку договора и что он иначе сам пойдет в Эдо.
– Посьет грозит: «Пойду в Эдо!» – сказал один из чиновников.
Начался общий хохот.
– Без кастрюлек! С тремя морскими солдатами. В Эдо! – хихикая и тряся головой, выдавил Тсутсуй. – О-о-о… очень сме-е-еш-но!
Кавадзи пил сакэ. Отпустив гостей, он читал книгу китайского писателя Тё О Хоку. История игривая. Китайский император, когда надо было заключать договор с соседней страной, послал к ее императрице красивого мужчину. Красавец заслужил ее расположение… Вопрос о договорах он обсуждал с царицей, лежа в кровати. Так Китай получил большие выгоды… Этот посланник был приближенным императора, по имени Таку Сэки. «Вот если бы у Саэмона но джо голова не была бы седая! Таку Сэки, конечно, было хорошо! А вот в какое положение попала под ним императрица!»
Кавадзи записал:
«Хоть и стар, однако есть еще цвет лотоса!» Все лезет и лезет в голову!
Утром пришел чиновник и писатель Кикути Дайскэ. Он исполнил поручение и передал русским, живущим в храме Гёкусэнди, сакэ и продукты.
– Меня встретил сам Посьет и стал приглашать, делая обеими руками такие движения, как будто загребал веслами. Сказал по-японски «спасибо». Увидел бочку, когда ее внесли, спросил: «Это сакэ?» Попробовал соленья большой ложкой и обрадовался.
«Красота качеств – твердость характера, – размышлял Кавадзи, – хорошо, когда человек рождается с достоинствами, но потом его воспитывают, чтобы развить врожденные хорошие качества. Потом он пользуется ими. Нужно быть сильным и решительным. Если воин нерешителен, то даже если он родился с достоинствами, он – как недозрелый рис и белый арбуз. Я хочу служить стране, быть сильным, выбирать людей и воодушевлять, подобно тому как голодных надо кормить хорошим рисом, а в жару есть красный арбуз…»
Кавадзи записал: «Какие бы ни были достоинства человека при рождении, но если его не научить, то, даже повинуясь закону почитания родителей, он не спасет отца и мать, если не будет уметь плавать».
Весь день писались стихи.
«Не знаю, когда возвращусь домой. Очень долго еще… Вот Путятин уехал от родины на 1073 ри.[108] Корабль его затонул, так что и корпуса теперь не видно… Путятин – настоящий герой. Он думает о долге и не падает духом… Нельзя не восхищаться. Эти варвары заслуживают сочувствия и подражания!»
А уж наступала весна. Зацветала горная слива. Скоро падет легкий теплый снег и будет лежать на ее розовых цветах и таять под жарким весенним солнцем. Ослепительно заблещет красота божественной Фудзи в чистом синем небе…
«Мы смеемся над эбису, но признаем, что Путятин – герой. В цивилизованном обществе, где смеются над сантиментами, каждое доброе дело должно быть оправдано практически. Так учит нас время! Так мы знаем сами издавна. Мы ценим Путятина и отменяем ради него закон предков, разрешаем ему жить в Японии и оправдываем это тем, что он для нас построит корабль. Но признаемся же, что это не только так. Мы привыкли к послу Путятину и к его людям, и есть что-то другое, еще лучшее в нашем гостеприимстве, чем только желание получить чертеж или корабль, хотя они нам очень нужны. Может быть, это бамбуковая завеса наших чувств? Отношения людей важнее договоров? Известие о гибели судна! О постройке нового корабля! Так хочет Путятин!»
Верхом прискакал Накахама.
– Пришел указ. Мне запрещено разговаривать с эбису и показываться им на глаза! Но я проехал мимо, отправленный дайканом сюда, к Саэмону но джо. Эбису шагают по Токайдо в обратном направлении. Впереди их моряков идут самураи. На них, как всегда случается с путниками на Токайдо, наехал пьяный самурай на коне. И его сразу так взяли воины Эгава, что он и не пикнул. И укатили его волоком неизвестно куда. Эгава не шутит. Он очень доволен, что правительство скоро разрешит строить Путятину корабль.
Вечером опять смеялись. Саэмону но джо вспомнилась история про китайца-любовника и русскую царицу Софью. «Как гениально! – подумал он. – Да, жаль, жаль, что у Саэмона но джо седая голова…»
Потом он вспомнил про детей и задумался о серьезных заботах.
Запыхавшийся Накамура Тамея, высадившись на берег, догнал Путятина на пути в Миасима. Накамура дрожал от радости, шагая подле адмирала, капитана и офицеров и видя всех своих знакомых в целости и сохранности.
– Я очень рад, – говорил он, – что все ваши матросы целы и ни один не погиб… Мне уже не надо дальше находиться в Симода, английские корабли Стирлинга прошли мимо мыса Идзу так далеко, что едва было их видно… Да, прошли мимо уже обратно, и все благополучно… А французов еще не видно.
«Что тут ему ответить! – подумал Лесовский. – Спасибо за хорошие вести! Да, уж что тут хорошего… Да и не принято у нас».
Марш приостановлен в первой же деревне. Накамура сказал, что рис, сакэ, сласти посланы для адмирала. Еще куриные яйца, соленья, а в Миасима, где все остальные русские, отправлена Саэмоном но джо и Тсутсуем целая джонка с продовольствием.
– Нас Эгава все спрашивает, – рассказывал Путятин, сидя с Накамура Тамея: – «Почему вы так упражняете свои войска? Словно каждый день ждете начала сражения?» Я ему отвечаю: «Потому, что английский адмирал Стирлинг ищет нас. И французы тоже. Нападение на нас может быть совершено в любой миг. И только поэтому мы все время занимаемся военными упражнениями. А совсем не против вас».
Накамура Тамея, притихший и умиротворенный, кротко кивал своей огромной сократовской головой.
Путятин после чая ушел на берег. Накамура забрался в дом, отведенный для отдыха, разулся, достал трубку и закурил. Потом со злом бросил трубку в чугунную чашу и велел подать верхний халат.
– Что делает посол?
– Смотрите на море в трубу… – отвечал чиновник. – Так потихоньку слезы у него появляются… Немного…
– Я пойду к послу! – сказал Накамура.
Он взял трость и своей небрежной, торопливой походкой зашагал к берегу.
Глава 24
АДМИРАЛ СТИРЛИНГ
Английская морская пехота одевалась в ярко-красные мундиры и в высокие кивера. Род войск создан для войн, которые вели в колониях, выходя на берег с кораблей. Матросы не любили этих багрянопузых, которые хотя и помогали работать на корабле, переодеваясь в парусину и рабочие синие куртки во время авралов, но все же так и оставались в глазах экипажа бездельниками с франтовской одеждой в запасе, готовыми всегда к резне.
У большинства матросов, служивших на так называемой ост-индской эскадре, складывались с китайцами преотличные отношения. В Кантоне для английских моряков китайцы приготовляли шикарнейший напиток из местной просяной водки, крепкой, как спирт, с разными подмесями, от которых англичанин сразу добрел, забывал гордость и превосходство, а потом приходил в безумный восторг. Кантон особенно ценился английскими матросами и оставался мечтой каждого мореплавателя в нижнем чине. Там можно было спустить весь свой бесполезный на корабле заработок. Не у каждого была своя милая Дженни в Гонконге. Китаец всегда знал, чем угодить и как выкачать у матроса все до последнего пенни. Английские образованные купцы были рады, что так хорошо их командам в китайских портах. Сами купцы считали себя глубоко обиженными и обманутыми маньчжурскими властями, а также своими китайскими посредниками в торговле опиумом и считали, что самые большие выгоды от этой торговли извлекаются китайскими компрадорами и что китайцы жестоко эксплуатируют англичан. Английские коммерсанты, интересы которых парламент требовал отстаивать во всем мире, не могли тягаться на деле с китайскими торговцами.
Бриджерсу мало дела до всего этого. Но морскую пехоту он терпеть не мог. Эти красные мундиры все же недостойно действовали в Кантоне, оскорбляли знакомых.
У матросов и с китаянками вообще отношения прекрасные. Как каждый белокурый северянин, матрос падок на смуглую красоту, и тот, кто давно служил в этих морях, как Джон Бриджерс, ни за что не сменял бы свою тоненькую, изящную китаянку Дженни из глубины пропахнувших чесноком трущоб Гонконга на англичанку или немку с большими ногами и с еще большими, непосильными для матроса видами и претензиями на благосостояние.
Английский флот в этих морях нов и хорошо вооружен. В портах, открытых по мирному договору с китайцами после опиумной войны, стояли винтовые суда с дальнобойной артиллерией, и, когда надо, на берег высаживалась морская пехота. Известие о том, что красные мундиры самые храбрые и смелые, широко распространилось повсюду. Любопытно, достигло ли оно Японии?
Вот теперь отряды красных мундиров идут туда. Джон Бриджерс их терпеть не мог еще из ревности. Кто сказал, что они самые храбрые?! В этом можно уверять разномастных новичков на эскадре – часть из них католики-ласкары,[109] – но не такого смельчака, как Бриджерс.
