Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Кто бы мне сказал, когда я бегал босым по этой дороге, что я когда-нибудь, может, в карете буду ездить, и… ясно вельможным, и этим всем я обязан буду себе и своему уму!
Шкалмерский улыбнулся сам себе. Весь план был составлен. Надлежало только действовать энергично, настойчиво и с некоторым тактом, а прежде всего хорошо понять положение президента.
– Провидение мне явно благоприятствует; если бы не эта охота, а может, и не эта беседа со слугой, я мог бы совершить ничем не вознаграждённую ошибку, но я, – добавил он, – любой малейшей вещью сумею воспользоваться.
Вполне довольный собой он вышел из экипажа.
* * *
Одним из самых выдающихся качеств Золотого Ясенька была решимость и быстрота исполнения однажды пришедшей ему в голову мысли; когда он решил действовать, ничто его удержать не могло, а в выборе средств был по-настоящему гениален. Глубокое знание людей, большой такт в поведении, молчаливая энергия давали ему то превосходство над болтунами и вечно колеблющимися в выборе, которым Ясенько так быстро дошёл до прекрасной клиентуры и своего счастливого положения. Эти качества сопровождли его не только в важнейших делах жизни, но даже в самых мелких.
После той ночи, когда он объявил матери, что они должны расстаться и он хочет, чтобы она выехала из этого дома, несмотря на то, что она закрылась в своей комнатке и показываться не смела, несмотря на её мольбы и слёзы, Ясенько объявил, что четвёртого дня она должна вступить в новое жилище, которое он назначил уже и нанял, и велел тут же устроить. Без малейшего следа чувства, жалости, сострадания к бедной женщине он каждый день ей это напоминал; слёзы выводили его из себя, он говорил кратко, приказывал, так что пани Матеушева в конце концов должна была собраться, паковаться и, вся в слезах, которые глотала, пошла посмотреть на это своё изгнание, потому что знала, что распоряжения сына ничто уже изменить не сможет.
Новое помещение, предназначенное для старушки, было расположено в части города, довольно отдалённой от главной улицы и дома Леонарда. Была это уже почти деревенская улица предместья в садах, зелени, пустошь и тишина. Мало туда кто заглядывал, потому что ни один большой тракт туда не вёл. На самом деле, в кирпичном и довольно приличном доме помещалось несколько неимущих семей, один ремесленник и владелец дома.
Осторожный адвокат не сам снимал жильё, доверил это своему любимцу, пану Жлобку, парню больших надежд, без которого никогда обойтись не мог. Жлобек был родом из Варшавы; каким образом годы назад он попал в помощники в канцелярию адвоката, этого никто точно не знал; правда то, что слепым послушанием и каменным молчанием он вскоре добился чрезвычайных милостей, и в конечном счёте был почти вторым паном адвокатом. То, что он хотел, должно было произойти. Кого он не любил – тот уступал, кому покровительствовал – тот был у адвоката в милости.
По отношению к людям Жлобек был покорным, как слуга, льстецом и молчаливым подчинённым, но говорили, что он сам иногда обращался с Шкалмерским фамильярно и, имея его в руках, потому что всем владел и за нескольких работал, делал с ним, что хотел. А так как Шкалмерский в последнее время слишком бросился в свет, развлечения и к людям, Жлобек, который его заменял, работал за него, удерживал порядок и пользовался в доме от этого тем большим преимуществом.
Был это молодой ещё парень, высокого роста, немного несуразный, блондин, на вид тяжёлый, говорящий мало, принимающий избыточную серьёзность, всегда гладко причёсанный, застёгнутый, неизящно одетый, почти никогда не смеющийся, замкнутый в себе и таинственный в целом пробуждал больше страха, чем сочувствия. Слова приходили к нему с трудом, но смекалку имел ясную, хотя не слишком живую. Суть дела доходила до него немного лениво, но когда его охватила, он не ошибался и постигал до грунта.
Жлобек не только в вещах юридических и канцелярии, но дома и в частных делах адвоката был всемогущ. Слуги боялись его больше, чем самого пана.
Нанимая жильё для Матусовой, ему было поручено проследить, чтобы в назначенный день она неизменно переехала. Знал ли он о связи, соединяющей адвоката с бедной старушкой, было вещью сомнительной, по крайней мере он этого не показывал. Пани Матеушева знала, что его не смягчит, и даже не пробовала, пыталась в последние минуты увидиться с сыном, но Шкалмерский был занят и недоступен, кажется, специально.
Когда пришёл несчастный час переезда из этого дома, Жлобек прислал экипаж и людей, сам пришёл торопить, и старушке ничего не оставалось, только сдержать слёзы и быть послушной, чтобы ещё больше Золотого Ясенька не раздражать. Слуги, которые любили Матеушеву, потому что была с ними послушной и покорной (а может, о чём-то догадывались), все в молчании, исполненном волнения, помогли ей упаковать вещи. Никто не смел ничего сказать, но по лицам было видно, какое это производило на них впечатление. Не в состоянии воздержаться от слёз, с последним узелком в руке, с клеткой с канарейкой, старая Матеушева вышла, качаясь, из своей комнаты, толком не зная, куда идти; в голове её мутилось, она произносила какую-то молитву и дрожала.
Сердцем матери она не столько страдала за себя, как над сыном, потому что боялась, как бы Господь Бог не покарал его за это безжалостное самолюбие; старалась умилостивить Бога.
– Что делать! Бедняга был вынужден! – шептала она по пути. – Видно, что должен был, потому что он меня любит, но на свете иначе нельзя, бедная старая мать мешала бы ему. Я не обижаюсь! Не обижаюсь!
Она повторяла эти слова, но из её глаз текли слёзы и она дрожала.
Шла так, бедная, по улице, одна, не ведая ничего, когда с ней поздоровался тихий голос. Она подняла глаза и заметила панну Теклу, идущую с корзиной в руке. По узелкам, которые несла старушка, по покрасневшим её глазам легко было догадаться, что она шла на другое место жительства. Панна Текла, видно, старая знакомая, остановилась, удивлённая, и быстро воскликнула:
– Как это? Вижу, вы заново переселяетесь.
Пани Матеушева была явно растеряна, пыталась улыбнуться.
– Да, моя панна Текла, да, потому что тут, видите, у меня была жалкая комнатка, нехороший воздух, теснота, а кроме того, шум от людей рядом, поэтому я сама решила искать новый угол.
– Вы? Вы? – недоверчиво, с дивном улыбкой спросила девушка. – Пожалуй, там было невыносимо.
– Ну да, невыносимо.
– Позвольте, моя благодетельница, – подхватила Текла, – у меня свободный
