Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Он схватился за голову, играл эту комедию очень хорошо. Но всё имеет конец; он кое-как успокоился, подал руку адвокату.
– Прости, дорогой, ты знаешь, как я тебя люблю и уважаю, ей-Богу, сына бы больше не сумел любить.
Он обнял адвоката, поцеловались, и президент уже снова смеялся.
– Прости, в деревне всегда так, а с этими панами всегда в доме ужасные хлопоты. Я знал, что ты зла на меня за это не будешь держать. Альбинка тоже говорила мне, желая спокойной ночи, что злится на тебя за то, что весь вечер к ней не подошёл; она хотела бы поговорить с тобой, а этот Мыльский её наскучил.
Правда велит признать, что панна Альбина не имела ни времени, ни охоты говорить об этом отцу, но уважаемый президент старался таким образом смягчить адвоката, который пошёл ночевать хмурый. Удалось ли ему это, или другое впечатление подействовало на Шкалмерского, – точно то, что назавтра он явился на охоту с весёлой миной и обратил всеобщее внимание красивым охотничьим костюмом, дорогой двустволкой, которая переходила из руку в руки, пробуждая удивление, торбой и самыми изысканными вещами. Мыльский немного посмеивался над его элегантностью, и угадывал, что этот охотник, так правильно приготовленный, ничего не убьёт.
Адвокат выстрелил в козу, которая шла на него, точно знала, с кем имеет дело, и самым замечательным на свете образом – промахнулся. Ему это не принесло большого огорчения. Гости с охоты вернулись на обед, который голодным показался лучше, чем вчерашний ужин, и после чёрного кофе все разъехались.
Мыльский даже вопреки ожиданиям панны Альбины, что ей не добавило хорошего настроения, прямо из леса поспешил домой.
Адвокат тоже должен был возвращаться и его лошади были давно запряжены, но призедент после отъезда панов излил на него всю нежность. Панна Альбина присела на беседу, в которой была чересчур любезна, и пару раз бросила в нём двусмысленные слова, дающие пищу для размышления. Зато баронша была в этот день более грустной и молчаливой, вздыхала, смотрела в окна.
Президент проводил гостя на крыльцо, обнял его, велел ему дать косулю в бричку, словом, обсыпал его доказательствами нежности. В разговоре он также не преминул, будто бы случайно, повторить несколько раз, что любит его как сына, что рад бы иметь похожего на него зятя и т. п. Словом, этот второй день стёр впечатления первого и сторицей за него вознаградил. Хоть уставший, голодный, разгорячённый, адвокат уехал, воспламенённый надеждами, мечтающий о счастливом будущем, в котором видел себя зятем президента, наследником Закревки, Сосновицы, Вырваницы, Задлуби и т. д. и что называется паном.
К этим мечтам примешивались также заботы о тех несчастных ста тысячах, в которых президент нуждался так скоро.
Он как раз погрузился в планы, когда слуга, который с ним ел, гораздо болезненней пана задетый комнатой во флигеле, неудобствами, некоторым пренебрежением со стороны деревенской службы, прервал молчание:
– Уж такого дома я отродясь не видел.
– Ну, ну, что же ты нашёл там такого особенного?
– О, правда, что-то особенное! Это беспорядок и кавардак, которого, пожалуй, другого на свете не найти. Овёс позаимствовали в корчме, потому что молотого не было, разные вещи – у соседей, всё не клеилось. На другой фольварк повар ездил за маслом. Я не знаю, как там ели паны, но из того, что я съел от голода, думаю, что и вам не очень пришлось по вкусу.
– Не наговаривал бы на гостеприимный дом, – прервал адвокат.
– Я не наговариваю, – подхватил слуга, – я бывал в усадьбах и служил в деревнях, но у настоящих панов, или хоть у богатой шляхты, где тарелки из фарфора, но полные, а это… Прости Боже! Прошу вас – и в кармане там должно быть… неособенно.
Это как-то начинало занимать адвоката, поскольку до этой поры, хотя он чувствовал и знал, что большого порядка не было, думал, однако, что должен быть достаток.
– Это, пожалуй, скупость? – спросил он.
– Где же? Где? – воскликнул слуга. – Я утром ходил к корчмару, потому что не с кем было словом перемолвиться. Как, собственно, говорит корчмар, они никогда гроша за душой не имели, а долгов пропасть!
– Как это – долгов? Этого не может быть! – сказал испуганный Шкалмерский. – Это болтовня!
– Нет, – доказывал слуга, – я бы и без корчмара по этому одному хозяйству догадался, что там, должно быть, плохо, но что мне Херш наговорил!
– Что он тебе сказал?
– Ничего не помню, знаю только то, что и теперь, если какого-то там долга не заплатит, и приличного, то всё могут продать или пустить с молотка. Вот летает, я слышал, за деньгами и нигде их достать не может. Херш говорит, что ему никто не даёт взаймы, потому что потом ни процента, ни капитала не увидит.
Адвокат уже замолк, был это благотворный луч света. Провидение его опекало. Следовало сразу пойти к ипотечным книгам, без церемонии заглянуть в дела и узнать начисто что к чему.
Новость сама по себе плохая, для дел адвоката вовсе не была угрожающей, а наоборот. Его быстрый глаз разглядел последствия. Следовало сосчитать состояние президента, поднять его, найти кредит, захватить фольварки, словом, спасать, но не иначе как за обещание выдать за него панну Альбину.
По правде говоря, Шкалмерский не имел тех ста тысяч, зато имел личные долги, но он был ловок, кредит имел большой и играл комедию богача, как ему казалось, отлично.
Поэтому он постановил смело пользоваться положением и со всей любезностью и вниманием к нему прижать старика так, чтобы самопожертвование для него было не напрасным.
– Если в действительности у него так плохо, – сказал он в духе, – он будет вынужден согласиться на всё. Старик ловкий и играет роль просточка. Что касается состояния, ба! если бы стоимость имущества только на какие-нибудь сто тысяч превосходила сумму долга, я бы при хорошей администрации, рассуждении, хозяйстве и энергичных средствах выбрался бы из этого; имение есть мастерской, а я, хоть не хозяин, инстинктивно знаю, как с ним обходиться. Богатую панну, хорошего рода, красивую и молодую я не найду; правда, могла бы, какая-нибудь меня полюбить, но разве теперь девушки влюбляются? Это как раз для меня очень счастливый случай, состояние запутано, девушка спокойная и мягкая. Президента можно будет совсем удалить от всего и отправить на пенсию, а я…
Отпустив поводья грёзам, адвокат так в них уже погрузился, что не опомнился, пока среди темноты не засветились окна домов в предместье, потом фонари улиц,
