Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Этим испытующим вопросом адвокат был немного сбит с толку, но отвечал, ловко выкручиваясь и не решая главного вопроса.
– Я привык к этого рода жизни, – сказал он, – а притом, я так занят, часто даже часть ночи должен посвящать работе.
– Но есть потребности сердца и духа, которые рано или поздно напоминают о своих правах.
А через минуту она выстрелила самым дерзким на свете вопросом:
– Не думаете ли вы жениться?
Адвокат вовсе не допускал, чтобы баронша действовала в собственных интересах, объяснил это себе иначе; он думал, что ей поручили его допросить, что она посредник. Сердце его яростно забилось.
– А, пани, – воскликнул он, – кто бы не желал этой связи, которая гарантирует счастье? Несмотря на тысячи насмешек, это всё-таки нормальное состояние для человека, который, оставаясь одиноким, всегда только полусущество, что-то недоконченное, неполное.
– Правда? Вы это красиво сказали! – сказала баронша, улыбаясь. – Как чувствуется, что у вас есть сердце. Я всегда говорила, что вы должны бы как можно скорее жениться.
– Да, пани, но как же трудно найти, не говорю: сердце к сердцу, – что только счастливый случай, а скорее, Провидение может дать, – но иные условия, увы, для прозы и экономики жизни необходимые. Моё положение…
– Но я нахожу, что как раз ваше положение очень счастливое. Ваша прекрасная профессия есть лучшей парукой в будущем – вы молодой, милый, приличный (без лести), а ваше сиротство и одиночество – это даже, в некоторых отношениях, счастливое условие для будущей семьи.
Чем баронша была откровенней, тем сильнее Шкалмерский убеждался, что она говорила не в собственном интересе. Это его подбадривало и поднимало.
– Пани, – сказал он, – вы чересчур милостивы к вашему бедном слуге, однако, несмотря на такие счастливые – как вам нравится называть – условия, я робок и больше вижу препятствий везде, чем надежды.
Баронша рассмеялась.
– У меня нет отваги, – прибавил он.
– Но нужно иметь её, – сказала она живо, – мужчины всегда заблуждаются в том, что в ухаживании за женщиной они вкладывают слишком много безрассудного себялюбия. Ведь никого не обижает, если женщина не смогла его полюбить и принять. Тем временем, у нас отказ обижает, задевает, превращает во врага.
– Всё-таки недруги, которых всегда хватает, нелестно это истолковывают, и лучше этому не подставлять себя, а часто, часто это покрывает нас смехом.
– Вы преувеличиваете! – вздохнула прекрасная пани. – Я, которая являюсь вашей настоящей подругой, – сказала она живо, – не раз думала о том, какую бы вам жену выбрала.
Адвокат поблагодарил, улыбнулся, но оборот разговора начинал его беспокоить предчувствием, он сам не знал, почему.
– Вам нужна спутница, которая была бы для вас узами с большим светом и нашим, всегда немного исключительным, обществом. Простите, что я говорю это со всей искренностью, как раз это ваше сиротство, отсутствие связей жена вам должна возместить, принося с собой семью, самые разветвлённые связи, большое знание того света, большую меткость во взгляде.
– Чёрт возьми! – сказал в духе адвокат. – Это что-то смахивает на pro domo sua.
Однако, он ещё улыбнулся; в конце концов ему трудно было применить эти слова к невинной и домашней панне Альбине; его волосы начинали ёжиться.
– И позвольте вам сказать, – говорила, разгоняясь, баронша, – не знаю, как вы это найдёте, но я бы вам слишком молодую и легкомысленную не дала. Человеку труда нужна спутница спокойная и степенная.
Хотя панна Альбина могла, строго говоря, походить на очень степенную и спокойную, адвокат уже теперь видел, о чём шла речь. Первый раз страшная угроза жениться на старой бабе (как он невежливо называл бароншу) появилась у него перед глазами. Всё-таки следовало отступить, прикрывая отступление аргументами, которые он мог второпях найти. Испуганный адвокат первал:
– А! Пани, я рассчитывать не умею, признаюсь в этой слабости, я человек впечатлений, сердца, не могу вычислить будущее и арифметику, ввести счастье в брачные планы, с закрытыми глазами пойду туда, куда меня сердце поведёт.
Баронша не поняла и, по краней мере, не видела в этом ничего плохого, однако, признала правильным вернуться на дорогу сантимента и доказывать адвокату, что она также всю жизнь была жертвой сердца и чувства, более того, жертвой всегда неосознаной – вечно запертой и невинно расточающей сокровища самой чистой любви и т. д.
Шкалмерский, однажды уже наткнувшись на эту тропу, был так осторожен, что прекрасную пани, помимо её воли, сумел отвести назад на широкую дорогу общих фраз и банальности.
Эта беседа, однако, дала ему много пищи для размышления и облила его холодной водой, а панна Альбина, занятая паном Мыльским, не вернула нарушенной гармонии его чувств. Этот день был уже со всех соображений неудачный, а тщеславие адвоката ещё раз было подвергнуто болезненному удару; обычно его селили в парадном гостинном покое во дворце; теперь, поскольку все достойнейшие уже заняли апартаменты, президент, очень извиняясь, объявил ему, что в отчаянии был вынужден разместить его во флигеле.
За исключением Шкалмерского, все гости поместились в доме; его выгнали под кухню. Даже лакей адвоката был сильно задет этой компрометацией.
Гостевые дворцовые комнаты в Закревке не отличались излишним комфортом и порядком, та же комнатка во флигеле была полна пруссаков, имела едва тапчан и столик, в ней невыносимо воняло жира и одно выбитое окно должны были на скорую руку заложить дощечкой. Тем прекрасней казались там умело расставленные туалетные принадлежности адвоката, которые слуга театрально разложил, но поведение хозяина наполнило сердце Шкалмерского уксусом и желчью.
Должен ли он отказаться от всяких надежд? Не было ли это скорее доказательством доверия и близости? Он ходил с этими мыслями по комнатке, отправив слугу, когда дверь отворилась и в ней, смеясь, появился немного беспокойный президент; на нём был шлафрок, шапочка, чулки, во рту была трубка.
– О Боже мой! – воскликнул он. – Как же тебя тут поселили!! А я говорил. Что тут совещаться с нашими людьми, никогда не понимают. Это ужасная комната. Я сейчас прикажу переселить тебя.
Президент лгал бедолаге, потому что до сих пор ему было некуда переселить гостя, всё было занято; ту лучшую комнату во флигеле отдали французу, камердинеру Листа. Но он был уверен, что адвокат, как вежливый и приличный человек, переселиться не захочет.
– Пане президент, – действительно воскликнул адвокат, – мне тут очень хорошо, прошу, уверяю.
Президент ещё прикидывался разгневанным и упрямым, хотел непременно позвонить, хотя звонка не было. Шкалмерский этому сопротивлялся. Президент начал жаловаться.
– С нашими людьми
