Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Этот был дворец, не усадьба. С того времени, как пристроили колоннаду и двухэтажные крыла, окрестные крестьяне не называли его иначе. Издалека постройки действительно выглядели слишком великолепно и гордо. Даже стены всех хозяйственных пристроек были окрашенные и имели претензионную внешность. Это манило издалека.
У адвоката билось сердце, когда он подъехал к крыльцу; там уже ждали многочисленные ливреи, дом начинал освещаться, несколько выпряженных карет стояли перед конюшней, но никто встречать не вышел. Внутри дворца даже вечером казалось как-то не слишком свежо и изысканно.
Там было всё, чего требовали формы, но за внешнюю скорлупу не нужно было заглядывать.
Шаткий пол в салоне, вдалеке богатые и грязные шторки, некогда пышная, но потрёпанная мебель, увядшие цветы в нарядных вазонах, всё, вплоть до мельчайшего горшочка со сливками, свидетельствовало о каком-то пренебрежении или неумение вести домашнее хозяйство.
В салоне адвокат нашёл уже президента и часть гостей за беседой, в другом салоне, поменьше, поставили чай; там была заменяющая хозяйку дома панна Альбина, единственная дочка хозяина, и прибывшая для её общества далёкая кузина, баронша Жабицкая, особа среднего возраста, которая много жила на большом свете и не говорила иначе, только по-французски.
Президент несколько претензиозно поздоровался с адвокатом в присутствии своих гостей, поскольку иначе ему не подобало. Между вчерашним и сегодняшним его обхождением с ним разница была огромна. Шкалмерского это почти смутило. Граф и князь поздоровались с ним кивком головы и быстрым взглядом, немного вопросительным, мол, что он тут делает?
Адвокат, не в состоянии вынести этих испытующих взглядов, тут же перешёл в салон поменьше, чтобы отдать дань уважения баронше, которая достаточно его протежировала, а очень скучала, и панне Альбине.
Женщин он нашёл будто бы занятых чаем, который в действительности делал камердинер. Баронша полулежала на кушетке, с лорнетом, как обычно, на глазах, панна Альбина, с альбомом на коленях, с головой, поднятой вверх, вела доверительный разговор с молодым соседом, который сидел напротив неё без жены, скрюченный, словно был на собстенном канапе с друзьями.
Мы вынуждены набросать хотя бы профиль дочки президента, только мы не скрываем, что нам предстоит очень трудная задача. Есть создания, о которых, когда говорят красивая, черноокая, стройная, читатель уже их легко представляет; есть иные, которых можно описать словом отвратительные. Но панна Альбина не была ни красива, ни мила, ни уродлива. Лицо и фигура были чрезвычайно обычные, и у обоих была претензия показывать себя иначе. Ни глаза, ни губы не имели очарования, выражение скорее острое и холодное, а улыбались они натянутой нежностью и меланхолией, физиономия не была важной, а хотела быть панской и величественной. Сказать правду, это была совокупность выученной, заимствованной лжи, порой очень обманчивой и безвкусной. Выглядящая субреткой панна Альбина неплохо играла большую даму.
В этом подражании виден был пример, к которому она стремилась, баронша Жабицкая, но у той проходила роль легче, поскольку она была – и следы этого остались – замечательно красивой, а красота это такая сила! Панна Альбина имела отцовские черты, только несколько деликатней обозначенные и худые, но достаточно сформировавшиеся и большие, губы приличные, глаза маленькие! Несмотря на это, она не была бы некрасивой, если бы не хотела быть красивой. В чертах физиогномии господствующим выражением была гордость.
Умершая жена президента и мать единственной дочки была из дома Фишхаузен. Никто не знал почему, но, должно быть, была это фамилия очень старая, очень знаменитая, неимоверно расплодившаяся, и гербы Фишхаузенов, представляющие три рыбы, два круга и звезду, повторялись там, начиная от падушек на софах вплоть до пуговиц на ливреях – везде, где только можно было всунуть герб.
Баронша очень нежно поздоровалась с адвокатом, даже подала ему руку, что любила делать, потому что могла её показать, а была она очень красивая и белая; панна Альбина немного нагнулась, чуть зарумянилась и склонила голову, которую тут же опустила на альбом. Молодое создание, которое так неудобно сидело, повернулась, улыбнулась и доверчиво кивнуло головой адвокату.
Шкалмерский, который в обществе мужчин был свободным и паном себе, при женщинах совсем утратил выражение лица и смелость. Он боялся сделать что-нибудь неприличное, неподходящее, и это делало его неловким. Сегодня он вообще так не был похож на вчерашнего хозяина дома, что узнать его было трудно. Он был, как говорят домработницы, словно обворованный.
Баронша пыталась придать ему смелости и, вроде, ей это удалось; панна Альбина не обращала излишнего внимания, как бы специально. Молодой франт был занят исключительно ею. Подали чай, который был – даже после дороги – омерзительным до невозможности, пирожок вполне ему соответствовал, а солёное масло и чёрствый хлеб не делали чести хозяину.
Но адвокату всё там должно было казаться отличным. Однако он не мог не почувствовать разницы сегодняшнего своего приёма в Закревке от множества предыдущих; пребывание графов и князей явно повлияло на президента, который в их присутствии пана адвоката слишком поднимать не хотел. Но в запале он неосторожно его пригласил, о чём сам потом жалел, сообразив, что именно тогда, когда тот был ему очень нужен, он будет очень равнодушно принят.
Шкалмерский не много бы, может, обращал внимания на самого хозяина, считая его поведение отчасти объяснимым, гораздо больше его мучило равнодушие панны Альбины, занятой молодым человеком.
Был это знакомый с адвокатом пан Мыльский, разорившийся наследник значительного когда-то состояния, на прекрасных остатках которого держался; принадлежавший через мать к первейшим семьям, через связи – к лучшим обществам, через воспитание и привычки – больше к космополитичному европейскому, чем к здешнему большому свету, пан Мыльский был заинтересован Альбиной, и она им, неимоверно.
Одинокий адвокат, чтобы спастись из, правда, довольно неприятного положения, потому что почти был обречён листать альбомы, он был рад, что его протекторша и приятельница, баронова Жабицкая, подала ему спасительную ручку.
Почти со времени смерти дочки президента, своей двоюродной сестры, баронша жила в Закревке, находясь там уже лет тридцать, и около пятнадцати лет довольно бурной карьеры, о которой злобные люди больше, наверное, говорили, чем заслуживала. Положение её в доме президента было такое, что долго и упорно утверждали, бились об заклад, что президент на ней женится. В конце концов заклады были проиграны, президент получил подагру. Баронша немного постарела. Альбина подросла, и об этом новом супружестве речи уже не было. Баронша, однако, не перестала мечтать, что сможет выйти
