Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Она с невероятной лёгкостью загоралась к людям, к книгам, ко всяким новшествам, но назавтра люди, книжки и желанная добыча были ей уже совершенно безразличны. Фантазия брала над ней верх очень легко, управляла сердцем, действиями и часто приводила в самые неприятные ситуации. Никто не был меньше создан для воспитания и управления молодой девушкой, потому что, хоть баронша признавала самые благородные принципы, никогда не замечала, как от них, схваченная минутным впечатлением, отступала.
К счастью, панна Альбина была существом холодным, расчётливым, недоступным подобным порывам, не дающим себя расшевелить фантазии, и таким практичным, что пример баронши подействовать на неё совсем не мог. Скорее, из-за капельки противоречия она стала ещё более холодной и рассудительной.
Адвокат с некоторого времени был теперь, после многих иных, идеалом достойной баронши, которая не имела слов для его похвалы. Находила его идеалом со всех взглядов, что касается внешности, образования, ума, уклада, даже элегантности и такта, а это знала досконально. Панна Альбина отчасти разделяла её мнение до тех пор, пока, немного покинутая, не имела никого на виду; было даже мгновение, что отец и дочка допускали возможность сблизиться с адвокатом и были к нему очень милостивы. Но лучик надежды, два посещения Мыльского значительно это положение изменили. Мыльский был старше, не такой милый, изношенный, имел много недостатков, но это был человек их света, имел связи, надежды, родственников, когда адвокат был один и неизвестно откуда явился.
Тут следует добавить, что изменению проектов, несмотря на всю свою приязнь к адвокату, а именно из-за слабости к нему, много поспособствовала баронша. Казалось, что она также имела некоторые проекты. Адвокату нужна была семья в семье и протекции, позиции в свете – это она могла ему дать; поэтому она решила, может, потихоньку воспользоваться этим, и, поймав Шкалмерского на очень оживлённом разговоре, продержала его почти целый вечер.
Адвокат очень желал приблизиться к панне Альбине, но Мыльский не отступал, она не взглянула на него; и так несчастный гость, который ожидал совсем чего-то иного, – пал жертвой неудачного стечения обстоятельств. Он невероятно от этого страдал, особенно, что после приёма и приглашения президента он мечтал совсем о чём-то другом; это, должно быть, даже отразилось на его физиономии, потому что президент, развлекая гостей, внешне ни на что не обращал внимания, однако видел малейшую деталь; ещё перед ужином под каким-то предлогом он вызвал на минутку панну Альбину в кабинет.
– Биси! – сказал он, целуя её в лоб. – Сделай милость, не пренебрегай адвокатом, он мне нужен, я пригласил его специально, а ты с ним в течение всего вечера словом не перемолвилась. Ты отдала его в добычу баронше. Тебе нравится Мыльский, я это понимаю, но даю тебе слово, зная его и его фамилию не с сегодняшнего дня, что при всём очаровании, какое имеешь, ничего не сделаешь с ним. А того же отстранять именно в эти минут – не годится.
– Как это? Отец, ты бы хотел, чтобы я при стольких особах компрометировала себя?
– Но нет, всё-таки есть мера во всём.
– Отец, ты хочешь, чтобы я вводила его в заблуждение какой-то надеждой?
– Вводила в заблуждение? Надеждой? – повторил недовольный президент. – Ты будто меня не понимаешь, дитя моё. Человек может иметь надежду, хотя мы в отношении его не скомпрометируем себя. Нам-то что, что глупец может надеяться! Я тебе только повторяю: он мне нужен, очень нужен; что в эти минуты от него зависит дело невероятной для нас важности. А это карьерист, гордый, тщеславный, щепетильный; обидится и я за тебя буду нести наказание. Всё-таки ты раньше его иначе принимала, вы сидели, болтали по целым часам, он тебе нравился.
Панна Альбина скривила губы.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала она, – исправлюсь, но не сразу, а то это было бы слишком заметно. Оставь это мне, отец; хотя бы хмурился, я его задобрю.
Отец с полным верой в талант девушки рассмеялся по-своему, поцеловал её в лоб и отправил, сам как можно быстрей возвращаясь к гостям. По дороге, проходя около адвоката, он пожал ему руку.
– Шкалмерский, – шепнул он, – прости меня, прошу, что даже словом с тобой перемолвиться не было времени. Эти гости, сам видишь! Это такие щепетильные люди! Аристократия! А тебя я, мой дорогой, считаю домашним, приятелем, почти принадлежащим к семье.
Выговаривая последние слова, президент снова прыснул смехом, поцеловал его, оглядевшись, не видит ли кто, и сбежал.
Адвокат с более спокойным сердцем остался при баронше, беседа с которой была для него полезным опытом в очень красивом французском зыке – по меньшей мере.
Подали ужин; когда панна Альбина шла на него, имела время улыбнуться адвокату и вознаградить за свою неверность добрым словом. Не будем описывать ужин. Он был подан с внешней изысканностью, в то же время с великой небрежностью, всего хватало, но мало что в рот можно было взять. Во всём выдавал себя домашний беспорядок. Тарелки были серебряные, но еда невкусная, вино кислое, множество вещей испорченных. Президент, обжора, но не имеющий вкуса, поглащал у себя недожаренную или сгоревшую пищу так же, как у адвоката самые изысканные лакомства.
Ужин прошёл счастливо, не вынуждая гостей лгать, потому что они должны были, позванные к столу, хвалить то, чего проглотить не могли, и восхищаться тем, что с радостью вылили бы за окно. Общество вернулось в салон, группируясь немного иначе. Панна Альбина на минуту оказалась рядом с адвокатом, которому она тихо призналась, что скучает, и что хотела бы, чтобы вечер кончился как можно скорей. Она даже дала ему понять, что гораздо милее ей были вечера, которые проводила в его обществе.
Шкалмерский, которому, как почти каждому ухажёру (мы не говорим влюблённому, потому что он им вовсе себя не чувствовал), немного было нужно, чтобы вернуть надежду – он ожил и повеселел.
Но блеск этот продолжался недолго; чересчур ловким оборотом, будто бы случайно, панна Альбина вновь оказалась при Мыльском, а Шкалмерский не успел оглянуться, как попал в красивые ручки баронши. У баронши была привычка здоровья ради регулярно после ужина прогуливаться, поэтому взяла его в салон поменьше как товарища этой прогулки.
Мылский просил панну Альбину, чтобы она сыграла, что она и охотно исполнила, безжалостно молотя «Фантазию» Талберга; остальное общество село за вист.
– Вы не чувствуете тоски при этой работе
