Экспедиция надежды - Хавьер Моро
Поэтому она приложила усилие и отняла руку; Бальмис, привыкший всегда добиваться своего, казалось, впал в замешательство. Исабель догадалась, что простое желание утешить человека в беде сыграло с ней злую шутку. Бальмису она была многим обязана. Она им восхищалась, но никаких иных чувств он в ней не пробуждал. Доктор попросту ей не нравился – ни его спесивый характер, ни его нынешняя попытка воспользоваться порывом сострадания с ее стороны.
Бальмис держался так, будто ничего не случилось. Формально так оно и было, но Исабель прекрасно понимала, что если бы она не оказала сопротивления, то в два счета превратилась бы в любовницу начальника. Рано или поздно судьба обязана была предъявить ей счет за исключительное положение единственной женщины на судне. Исабель поспешила укрыться в своей каюте и постаралась развеять тоску в компании детей. Оставалось только надеяться, что этот случай быстро забудется и никогда не повторится, а самое главное, что непомерное самолюбие Бальмиса, будучи уязвленным, не вынудит его ни к каким карательным мерам.
Бальмис был потрясен собственной дерзостью. Уже долгое время он не поддерживал серьезных отношений с женщинами, практически с тех дней, когда юношей он развлекался с актрисами Колизея в Мехико. За последние годы в Мадриде ему лишь изредка перепадали свидания – ни к чему не обязывающая сексуальная разрядка – со свободными женщинами, например, с незамужней больничной уборщицей или с вдовой, держащей мелочную лавку на улице Карретас. Встречались они изредка и, не тратя сил на предварительные заигрывания, сразу переходили к делу, как животные во время случки. Но всегда наступал момент, когда женщины начинали хотеть большего: искорки любви, капли надежности, мимолетной ласки или подарка, пусть даже самого дешевого. И в тот же миг Бальмис испарялся с их горизонта. Постепенно он пришел к выводу, что слишком занят, чтобы заводить отношения с приличной женщиной. Стало понятно, что с точки зрения экономии времени и денег намного более выгодно посещать столичные бордели, предлагавшие за горсть песо широкий ассортимент сеньорит всевозможных рас, возраста и внешности, начиная с поросших волосом грудастых матрон и заканчивая хрупкими фарфоровыми куколками. Все зависело от цены. Сам факт, что он платит за услугу, снимал с него бремя вины и ответственности; Бальмис чувствовал себя свободным. Дом терпимости представлялся ему островком спасения, маленьким раем, где его окутывали холод и одиночество, где не требовалось скрывать свой тик, где не было нужды ни обольщать, ни танцевать, – занятия, к которым он явно не испытывал никакой склонности. Бордели для таких мужчин, как он, казались подлинным храмом свободы: здесь можно позволить себе быть старомодным и неуклюжим без малейшего риска, а поутру выйти на улицу, чувствуя облегчение и радость от того, что ты жив. Бальмис посещал публичные дома, чтобы доставить удовольствие себе, любить себя, а не других. Умел ли Бальмис в принципе любить других, тех, что находились рядом с ним? Возможно, в своем тщеславии он полагал Исабель легкой добычей потому, что она была матерью-одиночкой, или же считал, что она мечтает стать спутницей начальника, чтобы упрочить свое положение в составе экспедиции. Или, быть может, он ощутил нечто большее, чем простое чувственное влечение, по отношению к единственной пассажирке на борту, нечто искреннее и настоящее по отношению к этой женщине, которая всегда держалась тактично и самоотверженно, став краеугольным камнем безумного предприятия по спасению мира. Сама Исабель не осознавала важности своей роли, но Бальмис очень хорошо ее видел. Без нее не было бы детей, а без детей не было бы вакцины. Без вакцины не было бы славы, а без славы… жизнь Бальмиса лишилась бы смысла.
Он не переставал корить себя за то, какую оплошность допустил с Исабель. «Ну какой же я дурак», – повторял он себе. Пришлось признать, что эта женщина пробуждает в нем чувства, давно похороненные в самой глубине сердца. От ее голоса, звучного и глубокого, с легким галисийским акцентом, у него по коже шли мурашки. Бальмис вспоминал, что у какого-то восточного автора читал, будто бы, по мнению афганских сводников, голос – это полпути к любви. Они, конечно, правы, но в его случае был важен еще и запах. Исабель пахла мылом и морем; когда бриз доносил до Бальмиса ее аромат, его одолевал тик, от избытка переживаний он начинал моргать и дергать шеей. Может, он слишком увлекся этой женщиной, как случалось некогда в Мехико, но сейчас ему уже перевалило за пятьдесят, и он заранее ощущал горький вкус неминуемого провала. Унижение от того, что его отвергли, приправленное некоторым негодованием, – он тоже считал, будто Исабель всем обязана ему, – заставило Бальмиса укрыться в своей каюте. Он ощущал себя птицей со сломанным крылом; все устои и принципы его жизни рушились, как грозила рухнуть и вся грандиозная идея экспедиции. Ничего не оставалось, как принять белладонну и попытаться уснуть. Бальмис вспомнил о своем отце, о жизни в Аликанте, о Хосефе и сыне, обо всей прошлой жизни, которую, возможно, нужно было так и продолжать, чтобы не стоять сейчас на берегу бездонной пропасти, готовой безвозвратно поглотить его.
43
– Земля по курсу! – завопил вахтенный с верхушки мачты.
После четырех дней блужданий по морю «Мария Пита» добралась до Пуэрто-Кабельо и встала на якорь в ста пятидесяти километрах к западу от Каракаса.
– Благодарю тебя, Господи! – промолвил Бальмис, преклоняя колени на палубе.
Они прибыли точно в тот день, когда у последнего ребенка созрели пустулы. Следовало действовать без промедления. С корабля были видны вороны, неподвижно застывшие на крышах побеленных домиков, и развешанное на балконах разноцветное белье. Бальмис отправил на берег матроса с письмом для коменданта города, в котором просил срочно отправить к нему двадцать пять детей. Как поведет себя комендант? Так же, как и бригадир Рамон де Кастро в Пуэрто-Рико, будет во всем им отказывать? Или же выкажет готовность к сотрудничеству, понимая всю важность и срочность задачи? Пока экипаж готовился к высадке, Бальмис не находил себе места от волнения. Если не удастся получить официальную поддержку, придется незамедлительно обращаться за помощью к монахиням или в местную церковную общину. Оставалось всего несколько
