Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
Казаки всегда славились своей внутренней организованностью во время военного похода. Строжайшая подчинённость, основанная на осознании дисциплины, а также на том факте, что атамана избрали сами же из своей же среды. Ну и осознание того, что если подведёшь товарищей, они же тебе спуску не дадут – и этот компонент служил неплохой связкой для внутренней самоорганизации.
Кош, курень, загон – единая мощная военная кувалда, противостоять которой мало кто мог.
Однако в данный момент формально вроде как казачье войско, которое пришло на Русь под бунчуком «царевича Петра», такой монолитной силой не являлся. Оно представляло собой эклектичное сборище множества разрозненных структур и отдельных людей. Просто векторы движения у них на какое-то время совпали – чем-то цельным они так и не стали; да и не могли стать.
Они шли грабить, жечь, убивать… Грабить – всех подряд; жечь – всё, что возжелается; убивать – знатных!
А в Путивле таковых оказалось немало.
И что тут началось!..
Человек много чего понапридумал, чтобы лишить другого человека жизни. Однако, как уже говорилось, возжаждавшая крови толпа не желает удовольствоваться традиционными казнями – ей подавай чего-то такого, что вовсе уж выходит за пределы человеческого!
Оказавшихся в руках черни несчастных под свист и улюлюканье зевак сбрасывали с башен – на камни ли, на дреколье, на копья, на опрокинутые бороны… Их сажали на колья – небрежно обтесав остриё и смазав его погуще жиром… Жилы резали на руках и ногах, и оставляли помирать в муках… На крюк вешали, под рёбра подцепив…
Последнее, что в своей жизни видели несчастные – это обезумевшие от безнаказанно проливаемой крови рожи беснующегося быдла.
А то развлекаться начинали: выставляли человека против разъярённого медведя, и наслаждались зрелищем, глядя, как лютый зверь плоть терзает… Впрочем, вопрос ещё: кто тут зверь более лютый…
Господи, неужто это ты человека таким сотворил?!. Или же на каком-то этапе произошёл сбой в написанной тобою программе?!.
Не в те ли времена родилась на Руси поговорка: Бывали были, когда бояре волком выли?!.
Князя Василия Черкасского по приказу «царевича» привезли из его поместья, куда он удалился с воцарением Шуйского.
– Ну что, помнишь меня, тать?!. – злобно глядя на пленного, спросил самозваный «царевич».
– Помню, Илейка! – ответил князь.
По национальности кабардинец, он держался гордо, хотя и понимал, что вряд ли помилует его самозванец.
Тремя годами ранее они встречались в Астрахани, где князь служил воеводой. В этом приграничном городке порядки поддерживались суровые – за какую-то провинность гулёвого казака Илюху Коровина, по прозвищу Муромец, воевода приговорил примерно наказать. Однако тот исхитрился сбежать. Узнав о случившемся, князь выругался по этому поводу – да и думать о том забыл. А оно – вон как ему обернулось!
– Я только скрывался под именем Ильи Коровина, – важно ответил Лжепётр. – А так я – сынок царя Фёдора…
– Да из тебя царевич, как из…
Кое-кто из казаков, толпившихся вокруг, из тех, кто похмельнее, захохотали сравнению.
– На кол его! – взъярился «царевич».
И поволокли князя Василия, до крещения Кара-мурзу, на жуткую и позорную смерть.
…Увидал случайно «царевич» красивую девушку.
– Кто такая? – прищурился на неё.
– Дочка воеводы Андрейки Бехтеярова князя Ростовского, – подобострастно подсказал кто-то из местных ярыжек.
– Доставить ко мне! – велел «царевич», скабрёзно хохотнув. – Сегодня княжну буду!.. – он откровенно высказался, что сделает с девицей. – А папашу расстрелять, чтобы не докучал!..
Так и сделали… По заслуженному воителю пальнули залпом из пищалей, а его дочка, имени которой история не сохранила, какое-то время ублажала убийцу, после чего оказалась в монастыре.
Отсечённую голову князя Юрия Примакова-Ростовского на площади выставили, насадив на длинный шест.
– А то что-то чересчур много князей Ростовских расплодилось – проредить пора! – глумился самозваный лжецаревич.
Впрочем, Гаврилка Коркодинов из потомков князей Смоленских происхождение вёл – ан и его не пощадили, казнили.
Целую ветвь на родословном древе Бутурлиных обрубил несчастный поход на Казикумух, затеянный покойным Борисом Годуновым двумя годами ранее. А в Путивле палачи обрубили ещё одну – казнив сразу несколько представителей фамилии: воеводу Старого Оскола Ефима Варфоломеевича, в частности. Матвею Васильевичу в этом отношении повезло – погиб в честном бою против самозванца, принял смерть достойную…
А несчастного воеводу Михаила Пушкина распяли тати, глумясь, аки нехристи поганые – а ведь каждый из татей крест на шее носил…
И много ещё непотребства творили в путивльских землях. Никита Измайлов погиб в муках, Алексей Плещеев – родственник ещё одного участника похода в далёкий Дагестан, Ванька Ловчиков, Петруха Юшков, Бартеневы Фёдор да Фатьян… Несчастного игумена Дионисия – и того не пощадили изверги!
Самозванец словно упивался, да никак не мог насытиться кровью русский знати, проливаемой по его приказу.
…Шаховской, глядя на происходящее, поначалу был доволен: под топор шли сторонники Шуйского, а это представлялось ему на руку.
Однако в какой-то момент обеспокоился: а ну как ситуация выйдет из-под контроля. И что тогда?.. Полетят головы уже не только избранные, на кого он самолично указывает, а все подряд!
Поговорил с «канцлером» Фёдором Болдыриным.
– Хватит уж топором-то махать! – угрюмо советовал он. – Всех знатных повырубите – с кем останетесь-то?..
– Что, князенька, за свою шею забоялся? – недобро ухмыльнулся глава «правительства».
Шаховской сдержался, хотя хотелось ответить порезче. А то и заехать кулаком в эту наглую рожу.
– Боюсь – не боюсь… – отмахнулся он. – О деле пекусь в первую очередь. Не палачи государством правят, а люди, к тому склонные, да к государевой службе подготовленные. А твои пьяные горлопаны смогут ли? – не сдержался он, сорвался на сарказм.
Болдырин посмотрел внимательно на собеседника. Шаховской, ругая себя, отвёл взгляд.
– Ну сам посуди, Фёдор!.. – начал он примирительно.
Однако «канцлер» не дал ему окончить.
– Ладно, поговорю с Петром Фёдоровичем…
Когда Шаховской выходил от Болдырина, в дверях столкнулся с Георгием Кривоустовым.
До сих пор они были знакомы только шапочно.
Прямолинейный Георгий тяготился ролью, в которой ему приходилось теперь выступать. Его коробило от потоков крови, проливаемой в городе без особой на то нужды. Он ощущал, будто она и его марает… На поле брани он уже срубил не одного врага; того же вожака подлой рати Хлопка именно он в плен взял… Но то – в сражении, а тут – потехи ради!
Он высоко ценил в человеке верность присяге, отвагу в сражении. Тому же Шуйскому он лично не присягал, потому на бой против его рати выехать ему представлялось вроде как не зазорно. Однако что-то противилось такой будущности в его честной натуре.
И уж подавно не мог он хорошо относиться к
