Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Нет, – отвечала учительница, – у меня таких знакомств нет.
Ну что ты скажешь! Отложил я решение на некоторое время. А уже во взрослости, ну просто из упрямства, написал сам конспект того сочинения. Вот он: «Поначалу это были поля тех крестьян из деревни Акишево, которые занимались извозом. Земли не шибко плодородные, так что только на пропитание себе и лошади. А на строительство дома, ведение хозяйства – всё извозом. Да на беду этих полей нашли в начале ХХ века какую ни на есть глину на кирпичи. Поставили заводик на краю Подгороднего – сейчас это платформа «Отрадное». Грейдером с поля соскребли плодородный слой, поставили драгу. Это такая штука, которая под наклоном держит совочки на цепи и, двигаясь, они выбирают землю. Потом её переставляют, она опять выбирает землю. И так несколько десятков раз. В итоге получается глиняная волна. Потом драгу переставляют чуть дальше, и она проходит тот же цикл. Получается вторая глиняная волна. И со временем, так действуя и выбирая всю глину на самосвалы, позади школьного пожарного пруда образовалось большое глиняное море – до самого леса, до горизонта. Здесь вмешалась природа: летели семена с деревьев, ползла трава, немного места занял самосев. Дожди опять всё размывали. Летом в кустиках купающиеся переодевались, подростки покуривали тайно, а мужики выпивали. Брошенная, в общем, земля была. Её по кругу обходили. Кто по улице, а кому не терпелось – мог и по тропке пробежать напрямки.
А вот около леса дела были похуже. Там пытались организовать свалку из города, засыпать эти глиняные волны и закатать трактором.
Слева – кирпичный завод и старый дореволюционный дачный поселок, справа – Дом связи. По лимиту приезжали мужики тянуть провода по столбам. Тогда и освещение, и телефон по столбам шли. Мужикам давали комнатки, так что они жили особняком. А дальше уже были огороды деревни Акишево. Так что это был пейзаж мини-Сахары в Африке, которую человеческая цивилизация превратила в пустыню».
Не справившись с сочинением, после первого вразумительного куска я сдал его, нервничая, но надеясь, что хоть кто-то из класса сможет как-то это описать и изобразить. Учительница долго тянула с проверкой. Мы ведь не знали её нагрузки, не знали, каким еще классам она задавала сочинение на время. Но всё-таки такой день наступил, и она принесла сочинения обратно.
Мы думали: хорошо, сейчас мы узнаем, как это описывается. Но учительница, на наше удивление, и сейчас не стала смотреть в окно, что нас даже обидело, но акцентировала внимание на другом. И мы, как наивные и податливые, все, хором, вошли в следующую тему и забыли про ту.
– Я удивлена, возмущена и не понимаю, как можно рисовать пейзаж без людей? Их что, нет в жизни? А раз в жизни есть, раз пейзаж – отражение жизни, значит и в пейзаже должны быть люди. Но никто-никто из вас, ни один, не изобразил ни одного человека, – энергично корила она нас. И мы с изумлением обнаружили – как мы могли это пропустить?
Да, подумал я, маму, идущую на работу, я хотел бы нарисовать. Но она уходит в шесть утра в своем полосатом пальто в сторону железнодорожной станции. Её здесь не могло быть, когда мы писали сочинение. Неужели нужно обязательно какого-нибудь чело века? Можно, конечно, лошадь. В противоположную сторону, в сторону продуктовой палатки в деревню Акишево она проходит в двенадцать часов. А мы писали это сочинение в 10.30. В это время вообще безлюдье: взрослые на работе, мы в школе, домохозяйки принялись варить обед. Никого. Я это точно знаю, точно это видел. А раз я видел в жизни, что есть пейзаж без человека, то почему пейзаж в картине не может быть без человека? Мало ли что Левита ну советовали по поводу «Аллеи в Сокольниках». Я считаю: может быть пейзаж без человека!
Но, если совсем честно, то хорошо, что учительница завела этот спор. Теперь я, если и оставил бы пейзаж без человека, то лошадь пририсовал бы обязательно, хотя она, безрадостная и понурая, про ходит мимо нас в двенадцать часов. Везет свой возок с хлебом, ни на что не обращает внимания. Грузчик, он же экспедитор, несет поводья как никому не нужные веревочки. Она сама знает, куда идти.
Может быть, мне, если совсем-совсем честно, хотелось бы еще нарисовать самого себя. Но не в качестве персонажа, а в качестве зрителя. Но как это сделать, я пока не догадался. Нельзя же рисовать себя с затылка. Ты смотришь на пейзаж и попадаешь в картину затылком. Я на это отважиться не мог. А Шагал – хитрый художник, придумал своего зрителя. Из-за занавеса люди смотрят – только лицо и глаза. Но Шагал был тогда запрещенным художником. Я не мог у него поучиться, как мне себя позиционировать в картине. Словом, по-тихому всему классу поставили неуд. Но неофициально. И дали второе сочинение. И тоже с преамбулой.
– На следующей неделе, – сказала учительница, – мы будем писать сочинение на тему картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Репродукция этой картины у меня есть. Я принесу её вам и приколю к доске. И всю перемену каждый сможет подойти и рассмотреть её. А когда начнется урок, то тоже можно будет встать, подойти к доске и дополнительно рассмотреть, если кто забыл и что-то нужно к своему сочинению.
Такой вольности, чтобы во время урока можно было встать и ходить по классу, нам еще никто не позволял. И мы сразу загордились, какие мы взрослые, что нам разрешено. А во всем остальном совершенно та же история, что и с первым сочинением, когда учительница не хотела видеть реального школьного окна.
Эта картина Шишкина была метафорой старости, показывала, как старость тяжела и никому не угодна. Как всегда у Шишкина, человека психологически здорового, это было сбалансировано некоей утренней зорькой. Он ведь художник не социального
