Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Значит, учительница не объяснила нам законы восприятия картины художника?
Итоги этого сочинения я даже не хочу воспроизводить, так как весь класс даже не догадался, какой это прием и как это называется в картине. Все толкались вокруг эпитетов к поваленному дереву и снегу. Но вместе с тем эта её задумка одарила меня ослепительным подарком. Первым и единственным равным другом, которого я по малолетству, а скорее по слабохарактерности, не смог удержать около себя.
Глава 21. Пятый класс
В пятый класс я попал спустя две недели после начала занятий, из-за нелепого гриппа. Мы с матерью ездили в Ташкент к деду, с верификационными фотографиями материного восстановленного брака, где я купался, как мне показалось, в реке. Но вот что значит географию не изучал. Это оказался арык, вода которого едва ли не вчера была льдом в горах. На дворе плюс сорок, а вода ледяная.
Войдя в класс, я сразу увидел, что да, изменилось всё. Действительно, та школа с одним учителем и четырьмя уроками и своим классом кончилась. Бродячие классы, на каждый предмет свой учитель. Привыкай к каждому, знай, куда идти после перемены.
Девочки, на удивление, как-то уже успели приладиться, даже хорохорились и гарцевали, рисовались в глазах других. Отрезали волосы, самодеятельно упростили форму, бросили портфели, накупили папки, учились тусоваться, подавая голос, что-то совместно обсуждать, втихую шептаться о личном.
А вот мальчики не совсем себя нашли. Кто оказался в гордом одиночестве. Кто неприкаянным, а кто не совсем искренне делал вид, что всё нормально и ничего не произошло. А кто и совсем убежал в какую-нибудь спортивную секцию, видя, но не думая о переменах. Я же, придя, понял, что мне без сопроводительной беседы в кружках не разобраться. Ведь они все были первого числа на каком-то собрании, где им кто-то всё объяснял, на каких принципах и как будут существовать, какие поддержки будут.
А меня, как кота в мешок, сунули без объяснений. Я так не могу. Я болел, пусть мне индивидуально расскажут. Но никто не рассказывал. И я две недели угрызался, что мне не помогли, и незаметно откатился в упрямство. Не буду вообще с вами общаться! Дома ничего не объясняют, только спрашивают. Не буду – и всё! А через две недели начали спрашивать по пройденному материалу, а я упрямлюсь и тупо молчу. Не разбирались, почему я молчу(это же поток) и я нахватал двоек.
Я упрямлюсь, молчу. Они продолжают ставить двойки. Я молчу. Наконец, математичка (как я после узнал, она была классный руководитель класса) написала в дневник, что вызывает родителей. Мать сразу насупилась, услышав это от меня. Потом, прочитав в дневнике, что вызывают, молча пошла получать педагогический прописон. Маменькин сынок да в неполной семье тогда был редкостью. Нормой было – кто-то учится в другом классе – брат или сестра. Поэтому для педагогов это была проблема. И математичка эскизно набросала матери мой портрет: бука, непонятливый, отказник, скорее всего – лентяй, который ждет накачки, чтобы сдвинуться. За тем, мол, я вас и призвала.
Мать молчала, только сильно-сильно покраснела. Ничего не сказав математичке, она вернулась домой и буквально ткнула отчима словами: «А теперь ты иди, хватит с меня одного и того же. Как ни придешь на родительское собрание – всегда говорят – Выпхин хуже всех. И ясно почему! Как не понять! Вон Зубова – в родительском комитете. Как будут её сына ругать? Да еще подарки носит! Значит, есть время и деньги туда ходить. В общем, так: вызывали две. К одной я сходила, а к другой ты иди. Хватит с меня педагогических экзекуций».
Почему-то отчим не стал отнекиваться, а принарядившись, пошел какой-то другой, молодцеватой даже походкой, будто артист какой. А когда там, в школе, учительница русского языка и литературы, ничем не примечательная, пожилая, сказала ему к слову, что она из Воронежа, то он как жених расцвел перед ней и с гордостью поддержал разговор на литературные темы. Да, он шофер, но шофер читающий! И может такую беседу поддержать.
Учительница тихо, по-домашнему, жаловалась на меня, тогда как математичка громко рубила, тыча мне пальцем в лоб. Посмотрев на меня, литераторша продолжила, что ничего плохого она мне не желает, две недели дала на акклиматизацию, а он всё не отвечает и не отвечает. Я – к вам.
Отчим зарделся букетом роз и дома матери не сдержался, высказал, что литераторша – очень приятная женщина, не знаю, чего Аким строптивится. Мать люто на него посмотрела.
Пройдя эти две отчитки, я подумал, что, добиваясь объяснений и помощи (без них я не хотел входить в среднюю школу), я добился антиобъяснений, да еще с родителями. Ну и достаточно. Надо начинать.
Математика – явно не моё. Но на четыре надо выучить? Это мне по силам. А вот литература неожиданно зацепила. Да так, что я следил уже не за предметом, а за мыслью литераторши, желая впитать в себя какой-то странный её говорок. Она ничего не доказывала, а как бы размышляла.
Да, её уроки меня удивили. Она рассказывала, как хорошо иметь свой дневник и записывать туда освоенное, прекрасное, понравившееся выражение, свои и чужие мысли, которые помогли в трудную минуту. Можно и важные события. И что в нашем классе есть уже одна такая сверхзамечательная девочка, что сама ведет такой дневник. И зовут её Нина Лысенко. Вот. Приводила примеры. Про осень: «Трава помертвела». Ей это казалось сильно и неожиданно. Или вспомнила важное событие, достойное дневника: «Вдруг разнесся слух в военном Воронеже (я из Воронежа родом), что к нам пленных немцев пришлют. И каждый, кто это слышал, пошел на вокзал встретить их, взяв кто что мог – кто об рез, кто кусок трубы. За их злодеяния. Про наше всё хорошее. И вот поезд подходит. Народ напрягся – ну сейчас выйдут, а мы их тру бой по голове. За их злодеяния, про наше всё хорошее. Открывают двери товарняка, а из него никто не выходит, Побежали смотреть, не пусто ли? Оказалось – не могут выйти. Ни у кого нет сил, у всех дистрофия – не кормлены. Побросали все обрезы да трубы и начали думать – плакать или ненавидеть? Подумав,
