Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
– Ну а раз так, то слушай!..
Шуйский – и всегда сумрачный – теперь выглядел совсем угрюмым.
– Гришка, Самозванец поганый – в аду ему гореть! – всю казну царскую до дна вычерпал. Всё ляхам роздал, да в Литву переправил. Мне нечем жалование платить ни стрельцам, и чиновникам государевым. Царство нынче в нищете полной!.. Да ты, чать, и сам об этом знаешь…
Воейков кивнул – об этом все говорили.
При Иоанне Грозном казну опустошали войны, в первую очередь Ливонская. Борис Годунов не скупился на возведение городов – всё больше каменных. То есть в прежние царствования средства расходовались на дела, государству полезные.
А при Самозванце – на увеселения, на празднества, на наряды, на содержание наёмного войска, наводнившего столицу… Правду сказал Шуйский: богатства кремлёвских кладовых перетекали в бездонные карманы иноземцев, поддержавших в своё время Лжедмитрия. Всего год процарствовав, он напрочь опустошил казну, да ещё и долгов наделал, занимая средства у всех подряд: у Строгановых, например, у монастырей…
И всё это тут же раздаривалось: меха сороками, жемчуга пудами, серебро – и вовсе без счёта! Одна колымага, подаренная царёву тестю, ненасытному вору Ежи Мнишеку, обошлась казне в баснословную сумму. Только на свадебные пиры и подарки невесте и её родственникам, да и гостям тоже оказались потрачены такие суммы, что голова кругом шла! Новый дворец государев, возведённый в Кремле, обошёлся в немалую копеечку… Казакам-донцам – отступного, наёмникам всех мастей платили больше, чем своим стрельцам…
Шуйский – человек прижимистый, полушки лишней не потратит. Транжирство предшественника его всегда угнетало. А как стал царём, и узнал о том, насколько глубока финансовая яма, в которой оказалось царство, и вовсе затосковал.
Благо, ни Строгановы, ни прочие заимодавцы – никто долговых расписок предыдущего государя к оплате не предъявляет…
– А в южных волостях неспокойно, – продолжал Шуйский. – Особенно распоясался Гришка Шаховской, воевода путивльский. Призывает воров и казаков на помощь, чтобы на Москву идти – не люб я ему, вору. А мне стрельцам нечем платить, да казакам городовым – они уже косо глядят да перешёптываются… Того и гляди новую булгу затеют, да с татями путивльскими снюхаются – с них станется…
Он замолчал, невидяще глядя в сумрачное окно.
– Так что мне в Путивле делать? – напомнил о себе Воейков.
Хотел горько пошутить: мол, казну в напрочь разорённом городке не добудешь… Однако воздержался. Научился больше помалкивать…
Шуйский оторвался от окна, скользнул взглядом по собеседнику, опять уставился в бумагу.
– Мне служить будешь! – весомо поговорил он. – Я должен знать, насколько там положение опасно. Мне важно знать: это один Гришка баламутит, или его поддерживает кто… Как нового Самозванца местные жители встретят, если его воевода докличется… В общем, разведаешь всё, и мне донесёшь.
Он опять умолк, однако чувствовалось, что что-то важное ещё не договорил.
Так оно и вышло.
– А лучше всего было б, если бы ты исхитрился, да извёл бы Гришку-поганца, – договорил царь.
Воейков почувствовал, что даже не удивился услышанному. При его репутации подобное поручение звучало вполне естественно.
Он заговорил в ответ… И чувствовал, что к такому разговору готов уже давно, что всё на душе уже наболело, и теперь просто выплёскивается – накопившееся за долгие годы ожидания своего часа.
Воейков понимал, что теперь нужен Шуйскому, и потому говорил прямо, не боясь последствий. Долгая и извилистая жизнь научила его определять такие моменты, когда можно говорить без особой оглядки.
– Я понимаю, государь, почему ты мне такое поручение даёшь, – кивнул уже немолодой Меньшой. – И вот что тебе отвечу… При Иоанне Васильевиче я был молод, служил при Ваньке Сукине в ближней опричной сотне, и ничего не боялся, ни о чём не просил и не беспокоился… Знал твёрдо: служба за Иоанном Васильевичем не забудется. А оно вона как вышло: преставился государь – и все заслуги мои с ним сгинули, забылись… При Бориске Годунове я тоже всякие его поручения исполнял. И за это сколько лет прозябал в отдалённых острогах то вторым воеводой, то приставом-поручиком – служил верой и правдой, а что получил за эту службу?.. При Самозванце тоже – но тут хоть грех обижаться: он и не обременял меня особо, отправил от себя подале, да и всё… И вот теперь ты, государь, предлагаешь мне твои поручения выполнять, из тех, что любому не доверишь…
Он сделал паузу, запнувшись, не решаясь сказать самое главное, ради чего и заговорил.
Молчал и Шуйский. Ждал…
– Вот и скажи, государь!.. – заговорил вновь Воейков. – Изведу я Шаховского, или ещё там кого потребуется… Совладаем мы с врагами… И что потом?.. Опять мне в ссылку на задний двор нашего царства?..
Шуйский слушал, не перебивая, опустил глаза долу.
– Что ты хочешь, если Гришку изведёшь? – глухо спросил он, наконец, после затянувшейся паузы.
– Спокою хочу, государь! – чётко ответил Воейков. – Усадебку, да монетой вознаграждение, или должность доходную… Женюсь наконец… Неужто не заслужил я столь малой милости государевой, по медвежьим-то углам нашего царства-государства скитаясь?..
Было, было у Шуйского что ответить жалобщику!.. Что не шибко-то он перетруждался на своей службе, на которую теперь жаловался, что в Верхотуринске больше бражничал, чем трудился на благо царства, что мздоимством занимался, да вымогательством… Да и в Сийской Монастырской слободе больше времени с бабой в постели проводил, чем ссыльного Филарета сторожил – да и чего там было его сторожить, коль бежать некуда… Что все эти годы, когда по стране разливалась Смута, проводил в тишине и покое, не привлекали его к боевым походам, в которых сгинуло ох насколько много дворянского сословия… Да и о том, что за его спиной, а то и при прямом попустительстве имел Филарет сношения с внешним миром – об этом Шуйский тоже знал кое-что…
Имелось, имелось, что поставить в укор человеку, которого во времена оны за глаза именовали личным татем царя Бориса.
Только царь Василий хоть и лишён оказался дара обаяния, а умом обладал крепким. Знал, когда что сказать, когда что посулить, а когда с кого и спрашивать построже.
Сейчас он счёл за благо сулить.
Шуйский в конце концов поднял от бумаги глаза. Посмотрел прямо и жёстко на своего порученца.
– Будет тебе усадебка!.. И девку сосватаем тебе сладкую доброго рода – сам лично сватом тебе стану! Только чтобы Гришки, или кто там у них в Путивле верховодит, на свете больше не было! Как исполнишь, вернёмся к этому разговору.
И потянулся к стоявшему на чернильном приборе колокольцу.
С тем и отбыл Иван Воейков в дальнюю крепостцу.
Ехал он, и
