Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин

И вдруг, совершенно ни с чего (подумаешь, забирают в армию!) брату устраивают такую помпу! А я куда? А мне что делать? Все про меня забыли, я никому не нужен! А самое главное – своему родному брату совершенно не нужен. Он получает поздравления там, в зале, а ты тут сиди, как пень. Ну и наиглавнейшее, чего он не ожидал: он даже не знал, чем ему заняться, и вдруг я, мальчик, с которым особенно нечего делать, но всё-таки шанс. А он – вроде экскурсовода. Куда ни шло! Ведь он когда-то увлекался часами и был поражен тем, что внутри часов живет живая кукушка, и она умеет каждый час сказать «который час». Ему было интересно, какие гирьки, куда тянуть для того, чтобы отстающие часы поторопить вперед и для того, чтобы они ушли назад. Всё это он продемонстрировал не раз и не два, и даже кое-что дал потрогать мне. Мальчик ничего, не настырный, не понимает и хочет, чтобы ему еще раз повторили. Но потом Виктору это немножко надоело, и он показал «гвоздь программы», когда спокойно так (а что? 16 лет, я уже взрослый!) взял сигарету, закурил, вдохнул в себя дым, потом быстро подошел к кошке, которая забралась на подоконник, и выдыхнул ей в нос. Кошка очень смешно отворачивалась, фыркала и не хотела иметь с ним никакого дела. Мы оба смеялись. Но я не догадывался, почему это ему так нравится, и он мне не объяснил этого в отличие от часов, про которые он объяснял мне всё, что знал. Здесь он не хотел признаться и самому себе, что он также делает это в школе девушкам, и очень рад, когда им досадно. Ведь для того, чтобы полюбить, надо выйти из нормального состояния в некое пограничное состояние, а чтобы определить, насколько оно погранично, надо всегда опираться на противоположное чувство. Надо научиться нравиться и научиться не нравиться, чтобы понять объем выхода из нормы. Всё это было мне немножко рановато, и поэтому разбираться я в этом не хотел. И он это понял, и всё осталось как шутка над кошкой. Видя это, он предложил последнее, третье отделение нашей программы:

– А ты знаешь, где наша матуха спит?

Я отрицательно покачал головой.

– Вон в ту маленькую дверочку войди – и увидишь.

Не то чтобы я пошел храбро, плевать я на ваши подначки хотел, но интересно, когда тебя предупреждают. А что если там что-то страшное или невероятное? Поэтому я не спеша открыл дверь в каморку и прошел туда. Там, в крохотном помещении находилась кровать, аккуратно заправленная рукой женщины, столик с какой-то толстой книгой и стул. Больше не помещалось ничего. Но почему-то какое-то мерцание заинтересовало меня. Оказывается, это была лампада, которая висела в правом углу перед лицом ка кой-то благообразной женщины в длинных одеждах с ребенком на руках. И по всем стенам шли какие-то блики. И все стены были завешаны, а частью обклеены странными мужчинами, сосредоточенно глядящими на тебя и даже подымающими руку в каком-то молчаливом послании. Год назад мы бегали в дом Бога, где меня удивили взгляды мужчин значительно суровее наших учителей в школе, и мне было как-то не по себе. А здесь, из-за бликов что ли, всё выглядело терпимей, личностней, приятней. Сам я, пожалуй, не смог бы спать в такой комнате. Но если бабушка спит – странно, конечно, но ладно.

Ну вот. А потом был главный момент собрания семей: выход новобранца Владимира. Всех позвали к кульминации: дарению и прощанию. Я быстро вышел из каморки, и мы с Виктором присоединились ко всем.

На середину залы, как выходят в первый раз на сцену, вышел старший брат Владимир. Стройный, бледный, пассионарный, с темными кудрями. Он не мог произнести ни одного слова. Все сразу полезли к нему с подарками для новобранца: перочинный ножичек, платки, набор конвертов, зеркальце. Среди всех и подарок отчима: авторучка и автокарандаш в наборе и блокнот бумаги для писем. И все пошли собираться на улицу – одеться и проводить его до военкомата. Владимир даже благодарить не мог, молчал. Перед ним расстилалась вот уже завтра совершенно не известная жизнь. Эту он уже оттолкнул от себя. После этого все родичи с большим энтузиазмом оделись и очень представительно вышли на улицу.

Погода, конечно, такая бывает, но очень редко: снежок, два-три градуса мороза. И вся деревня парами, тройками, четверками и до пяти человек – рука об руку, степенно, распевая песни, идет в три часа ночи к военкомату. И мы с отчимом и матерью шли и пели эту знаменитую песню: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра…»

Мне всегда было непонятно: так она движется или не движется? Зачем тут два глагола? А сегодня я не обращал на это внимания, всё смотрел – вон и слева идут, вон и справа идут в военкомат в три часа ночи. И все идут степенно, и все поют. И что-то такое полнилось во мне в этой степенной гармонии мира с людьми, а людей с миром. И мне подумалось: вот бы так, ну не раз в полгода, а хотя бы раз в год. Вывозил бы он нас из дома на люди, может быть, мы и притерлись бы друг к другу и стали бы семьей, да и ладно. Не получился достаток, ну и Бог с ним. Зато мы в один день увидели весь мир. Я вспомнил отца и посетил родительские места – вокзал и метро. Всем надо жить вместе. И мы уживемся.

Это было на 7 ноября. До него всё было так мучительно. А вот мы приехали на праздник, и все люди радуются, и тебе хочется праздника и радости, и главное – надежды, что дальше будет хорошо.

Глава 18. На клубнике

А в начале июня следующего года всё было перечеркнуто. Пришел отчим, спросил: «Кончил школу?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Всё. Кончил – иди работать».

Я выбежал из комнаты со слезами. Как работать? Никого-никого не посылают. Вон старший друг Валера в седьмом классе и то его не посылают. А меня после четвертого? Меня охватил ужас и паника. И Крезлапа не посылают! Я же не догадывался, что посылают только отчимы, чтоб с глаз долой. Как черт из табакерки! Ведь не слышал же он, что я сам себе говорил про Крезлапа, а перечит мне, будто слышал: «А что, что Крезлап? У него по