Должники - Татьяна Лунина
-- Не поняла?
-- Ведь вы же не всю жизнь занимались наведением порядка в регистратуре? Разве не так?
-- Все, чем я занималась когда-то, осталось в прошлом. Сейчас я раздаю амбулаторные карты, а не эмоции. Вряд ли это имеет отношение к творчеству, о котором вы говорите.
Главный врач от души рассмеялся.
-- Неужели?! И звук бормашины для вас также приятен, как музыка или пение? Ценю ваш юмор, однако вы, лукавите, Антонина Романовна. И, уж простите, совсем напрасно делаете вид, будто не понимаете моих намеков. Ладно, тогда скажу прямо: мы ждем от вас не того, что написано на канцелярской бумаге, а того, что на нотной. И вы, извините, напрасно делаете вид, будто не понимаете моих слов. Кстати, не стоит так рьяно себя уверять, что регистратура – вершина вашей профессиональной карьеры. Errare humanum est – не так ли? Человеку свойственно ошибаться. Разве вы не ошибались, когда пели на выпускном в музыкальном училище, или когда преподавали музыку в школе, продавали билеты в трамвае? Ведь тогда вы, наверное, тоже думали, что каждый раз -- это навсегда? Нет? Впрочем, прошу извинить, если полез не в свои дела. Я иногда бываю занудой и у меня, как говорится, «отшибает мозги». Но от вас я все равно не отстану, несмотря на то, что вы, конечно, вправе распоряжаться собой и, естественно, никому ничего не должны, -- он замолчал, ожидая реакции на свой монолог. Не дождавшись, с усмешкой продолжил. -- Я, наверно, смахиваю сейчас на осла, который размышляет о лире. Пусть! Никогда не боюсь выглядеть глупо в глазах других. Ведь умный не боится казаться глупцом, согласны? -- Тоня неопределенно пожала плечами. -- Если же говорить серьезно, то я уверен, что вы, дорогая Антонина Романовна, в этой ситуации – мой шанс на удачу. А я не из тех, кто упускает подобные шансы, -- и неожиданно засмущался. -- Видите ли, я тут вспомнил свои студенческие «капустники» и по самонадеянной глупости решил сам организовать нечто подобное. Даже сценарий сочинил, -- он улыбнулся, вдруг став похожим на сконфуженного мальчишку. – Ужасно не хочется опозориться. Вроде, все сложилось неплохо, только позарез нужно внести что-то лирическое, пролить, так сказать, на душу бальзам. Стихотворение – банально, да и нет у нас никого с талантом художественного чтеца. В лучшем случае, народ, молча, проглатывает в постели несколько строчек на сон грядущий, иногда даже не задумываясь над смыслом. Врачи, между нами, в основном страшные прагматики и невежды, весь их интерес к духовному иссякает еще в институте после первого посещения морга. К тому же, сами видите, работа у нас не сахар, люди устают. Не до стихов и театров. Отчасти еще и по этой причине я хочу их расшевелить, напомнить, что нам до старости далеко, а жизнь дарит праздники не только для распития водки с шампанским. И когда мне сказали, что вы – певица, -- опять бесстыдно польстил «сценарист», -- я понял, что вас мне послал сам Бог. Потому что лучше задушевной лирической песни нет ничего!
-- Романс лучше, -- неожиданно для себя выдала «певица».
-- Точно, -- хлопнул себя по лбу главврач, – конечно, романс! Как я сам не додумался? – и добавил с просительной интонацией. – Так вы согласны, Тонечка? Вы поможете мне?
Зачем она так рьяно кинулась выполнять пустяковое поручение? Зачем поддалась капризу постороннего человека, пусть даже своего начальника? Нацепила концертное платье, вытащила с антресолей гитару, навела макияж, соорудила прическу? Покрасоваться? Или от тоски по давно забытому ощущению быть интересной и нужной? А может, чужое желание пробудило собственное тщеславие и охоту сразить наповал равнодушно проходящих мимо людей? Бессмысленно копаться в себе после сделанной глупости, а в том, что ее согласие было ошибкой, сомневаться не приходилось.
-- Туманова, я же предупреждала: не переходи мне дорогу. Но у тебя, как видно, короткая память.
-- Милка, я устала и спать хочу. Можно выражаться яснее?
-- Можно. Если ты, дорогая, отобьешь у меня Анатолия, твоей судьбе не позавидует даже уборщица, которая чистит у нас унитазы.
-- Послушай, --разозлилась Тоня, -- Крыса -- не мяч, а я -- не вратарь, чтобы его отбивать. И вообще, разбирайся со своими сердечными делами сама, а меня в это дело не впутывай. Спокойной ночи, -- и бросила трубку. Это явилось второй ошибкой: Хоменко была не из тех, кто позволяет другим оставлять за собой последнее слово.
И от слов экс-подруга перешла к делам. Мелким, пакостным, не требующим особой выдумки и ума. В урне для бумажного мусора, стоявшей в регистратуре под рабочим столом, стала появляться отнюдь не бумажная всячина. Одноразовые тарелки с остатками еды, скомканные обрывки газет, от которых несло за версту селедкой, и, что хуже всего, пустые пивные бутылки. Регистратура потихоньку превращалась в помойку с соответствующими ароматами, бьющими в нос от самого входа. Вдобавок нередко возникала путаница с амбулаторными картами, то пропадавшими невесть куда, то возникавшими не там, где надо. Естественно, все это происходило в смену Ареновой. Поймать мерзавца (-ку), чинившего (-ую) гадости, не удавалось, а строить обвинения на подозрении, как известно, не дозволено никому. Так продолжалось десять дней. На одиннадцатый, заканчивая очередную летучку, главврач сделал неожиданное заявление.
-- Уважаемые коллеги, за последнее время работа нашей регистратуры изменилась… э-э-э… не в лучшую сторону, -- по лицу Хоменко проскользнула торжествующая улыбка, которую она и не подумала скрыть. «Коллеги» зашушукались. У Тони мелькнула мысль, что
