Должники - Татьяна Лунина
х х х
-- Аренова, а ты куда собираешься?
-- Домой. Мне еще надо уроки проверить, покормить сына, спать уложить. Илья без меня не заснет.
-- С ума сошла?! Он взрослый парень, школьник. Вот у таких мам, как ты, и вырастают изнеженные мужики. А нам с ними потом нянькайся: вместо жены – нате, получите няньку!
-- Любовью никого испортить нельзя.
-- Ты, Антонина, этой своей любовью нам весь кайф испортишь! Анатолий Федорович вчера намекнул, что без твоего пения праздника не получится.
-- Очень надеюсь, что ваши тосты в честь Анатолия Федоровича быстро помогут ему настроиться на праздничную волну и без музыкального сопровождения.
-- Тонька, ну че ты вредничаешь? – Ангелина вытащила из кармана круглое зеркальце в пластмассовой оправе, посмотрелась, довольно хмыкнула, расстегнула верхнюю пуговицу белого подсиненного халата, приоткрыв пышную грудь, легонько провела мизинцем по краю нижней губы. – Сама же отмечала с нами Новый год. Романсы свои распевала, улыбалась. И к сыну, между прочим, совсем не спешила. Забыла?
Тоня надела пальто, взяла сумку, направилась к входной двери.
-- Пока, Лина. До завтра.
-- Строишь из себя верную лебедицу? Зря стараешься! Все и так знают, как недолго ты горевала по мужу. Кстати, еще неизвестно, где твой летун. Может, на тот свет улетел, а может, на этом с душманами спелся.
Тоня отпустила ручку входной двери, развернулась и медленно пошла на ухмыляющуюся блондинку с ярко накрашенными губами. Двигалась, как в тумане, ориентируясь на жирную малиновую полосу, извилистую, как змея. В пустом холле раздался звонкий хлопок. Зубной техник схватилась за щеку, с ненавистью прошипела.
-- Бешеная! Ты еще пожалеешь.
За дверью Антонина брезгливо отерла носовым платком горящую ладонь и выбросила батистовый, аккуратно подрубленный квадратик в урну…
В феврале тяжело заболел Илья. Сын метался в сильном жару. Мать металась между участковым врачом и аптекой. За дверью напротив метался обоим чужой человек – соседка Евдокия Егоровна. Баба Дуся, забросив политику и погоду, носилась по магазинам, рыскала по базару в поисках деревенского молока и меда, пекла, жарила, варила, чуть не силой подкармливая взрослого и ребенка, упрямо отказывающихся от еды. Откуда только у старушки бралась эта прыть? После Илюшкиного выздоровления, свалилась с температурой под сорок Тоня. К гастрономическим метаниям старой женщины прибавились проблемы учебные, в которых баба Дуся, к сожалению, не смыслила ничего. Провалявшись без сил несколько дней, больная взбунтовалась и заявила, что вполне здорова.
-- И шо теперь? – подозрительно поинтересовалась Евдокия Егоровна, глядя поверх очков на тонкую, желтовато-серую, как дешевая церковная свечка, Антонину. – Мне выметаться, чи шо?
-- Баба Дуся, миленькая, вы же устали от нас. Вам отдохнуть надо. Не дай Бог, еще заразитесь гриппом. А мне по уходу за вами больничный не положен, придется брать отгулы, -- пошутила поликлинический регистратор, принимая из заботливых морщинистых рук чашку с горячим молоком.
-- Зараза к заразе не пристанить, слыхала? А шо касаемо заботы… Бачишь за окном дерева? Старэ с молодым? Старэ к земле прилипло – не отодрать, корни пустило так, шо и концы не сыскать. Ухаживай, не ухаживай – усэ одно. Пока само унутри не сгниеть – будэ стоять. А молодэнько – и полить надо, и земельку прикопать, и веточку подвязать – воно ж слабэнько, -- «философ» вздохнула. – Ладно, пишла я до дому. Новости послухаю, а то усэ с вами проморгаешь. Пей молоко осторожно. Та не беги – не на пожар. Выпьешь, поставишь на тумбу. Новости послухаю, приду посуду вымою.
-- Баб Дусь…
-- Та не спорь! – оборвала старушка. – Чем в воде возиться, лучше с Илюхой позанимайся. Бо от меня парню толку с гулькин нос, -- Евдокия Егоровна направилась в прихожую, ворча себе что-то под нос. Потом Тоня услышала громкое «от садовая ж голова!» и в комнате снова нарисовалась неугомонная баба Дуся. – Слухай, совсем забыла! Тебе ж восьмого мужик звонил.
-- Марта?
-- Нет, мая! Ты на голову, што ль осложнилась, Антонина? Конечно, марта! Щас же тильки начало весны, а ты уже у конец скакнуть собралась.
Тоня хотела напомнить, что «скакнуть» собралась не она, но улыбнулась и спросила. --Представился?
-- Господь с тобой, -- испуганно перекрестилась соседка. -- Он же живой!
-- А имя свое этот «живой» назвал?
-- Даже с отчеством! Тильки я запамятовала: не то Филипыч, не то Федорыч…а можэ, Кирилыч, -- старательно вспоминала, морща лоб, баба Дуся.
-- Анатолий Федорович?
-- О, он самый! – просияла старушка, довольная, что память не подвела. – Голос такой представительный. Солидный, видать, мужчина, -- поколебалась и не выдержала. – Начальник он тебе? Или как?
-- Начальник.
-- Давай чашку-то, пустая, -- разочарованно вздохнула Евдокия Егоровна. – Проздравить тебя хотел твой начальник. Интересовался здоровьем. Мы, кажеть, волнуемся уси за нее. Пускай выздоравливаить и ни об чем не беспокоится. Передайте ей, кажеть, шо мы ее ждем. Ото ж я и передаю.
-- Спасибо.
Евдокия Егоровна дернулась любопытно лицом, кажется, хотела о чем-то спросить. Но передумала. И выплыла из комнаты, выражая спиной недовольство.
Тоня устало откинулась на диванные подушки. Привет, переданный бабой Дусей, не обрадовал. Скорее, напротив, дал повод невесело поразмышлять.
…Анатолий Федорович Крыса возглавил их поликлинику чуть меньше года назад, сменив прежнего главврача, маленького, сухонького Ивана Ивановича Москалева, добрейшее существо, напоминающее отцветший одуванчик. Ходили слухи, что когда-то Иван Иванович жил в Москве, драл зубы кремлевским начальникам. После того, как с женой одного из них у Ванечки случился роман, способного зубодера вытурили взашей и из кремлевской клиники, и из столицы. Хорошо, не из жизни вообще. Незадачливый любовник поблагодарил судьбу за такую расправу и по совету родного брата, председателя одного из кубанских колхозов, рванул в другую столицу – Кубани, в чьей плодородной земле скоренько пустил свои
