Должники - Татьяна Лунина
-- Аренова, с вещами на выход!
-- У меня же нет вещей, -- растерялась она.
-- Господи, да иди ты, дуреха, -- шепнула баба Маня, подтолкнув сокамерницу к дверному проему.
-- Не слепой, вижу, -- не отрываясь от важных бумаг, сухо заметил красавец. – Но и вы должны видеть, что я занят… Благодарите Бога, что пострадавший выжил и даже дал показания. Можно только позавидовать вашей способности выходить сухой из воды, -- нажал незаметную кнопку под столом и выплюнул приказание конвоиру. – Увести, -- головы он так и не поднял.
Глава 9
-- Почему ты улыбаешься? Думаешь, сочиняю? Да мне свекровь на свадьбе все уши прожужжала, какая я везучая! Замуж-то выходила за ее сына, а он родился в рубашке. Вадькина мама мне ее даже показывала потом: сухая сморщенная пленка – ничего особенного. Если напрячься, можно, действительно, разглядеть в ней нечто похожее на распашонку. Не веришь?
-- Успокойся, конечно, верю.
-- Даже если я сейчас все это выдумываю, после того, что с вами случилось, моим выдумкам поверит любой, согласись!
-- Не «с вами», а с Вадимом. Чуть не погиб он, а не я.
-- Но ты, моя дорогая, чуть не загремела за решетку. И, пожалуйста, не спорь со мной! Меня волновать нельзя.
-- Хорошо, не буду. Давай лучше чайку попьем. Нас вчера баба Дуся пирожками угостила.
-- С чем?
Тоня выставила на стол плетеную корзинку с пышными румяными пирогами.
-- Яблоки, курага, творог – выбирай. Я пока чай заварю.
-- Ой, они ж, как близнецы, -- ахнула гостья. – Как выбрать-то?
-- На зуб, -- с улыбкой посоветовала хозяйка, ставя чайник на плиту.
С той страшной ночи прошло восемь месяцев и десять дней. Тоня отсчитывала каждый, удивляясь собственной памяти и надеясь, что рано или поздно какая-нибудь из мозговых извилин взбунтуется и вышвырнет эту мусорную дрянь из головы. Впрочем, как иногда случается с мусором, здесь отыскалась и то, что стало бесценным даром. Порядочность, искренность, преданность, честь – качества, без которых немыслима настоящая дружба. А в том, что Аренова обрела истинных друзей, сомневаться не приходилось. Их отношения сцементировали не квадратные метры, которыми хозяйка почти даром делилась с квартирантами, не общие застолья, всегда проходившие весело и приятно, даже не взаимная симпатия – удар ножом. Беда сделала посторонних людей роднее родных, которые нередко уверены в том, что право судьбы, одарившей общими генами, сильнее права самого человека строить отношения с ближним. Ни зависть, ни злорадство, ни злость – только выгода дарить радость другому. Ведь отдавать намного приятнее, чем получать.
Вадима спасла чужая слабость. Сопливый подонок в последнее мгновение, видно, дрогнул, и лезвие скользнуло в паре сантиметров от сердца. Окажись удар решительнее и сильнее, один бы отправился на тот свет, другая – на нары с непреходящим чувством вины, а третья исчезла бы навсегда, прокляв этот город и всех в нем живущих. К счастью, ничего подобного не случилось. Вонючая камера с баландой и красавчик-следователь с садистской ухмылкой, дежурства в больнице, где Вадим боролся со смертью за жизнь, черные круги под глазами его жены, стойкой и преданной, как оловянный солдатик из сказки, -- все теперь
называлось «прошлым». В настоящем перед Тоней сидела счастливая молодая женщина и с аппетитом, какому можно лишь позавидовать, уплетала выпечку бабы Дуси. Довольная жизнью будущая мама, кому не хватало чуть больше пары недель, чтобы стать настоящей. Сейчас они попьют чаю со смородиновым листом, потом хозяйка проводит гостью к троллейбусной остановке, заберет на обратном пути сына из детского сада, а когда в доме станет темно и тихо, включит настольную лампу, выдвинет верхний ящик серванта, достанет почтовый конверт со снегирем на заснеженной ветке в верхнем левом углу.
Она знала одностраничный текст наизусть. Девушка-снайпер свое слово сдержала: спустя неделю после вокзальной встречи пришло письмо, адресованное Ареновой Антонине. Крупные буквы, четко выстроенные в шеренги по линейкам конверта, обещали адресату победу. И адресат не мог не поверить.
Тогда она вскрывала конверт без ножа. Бережно отрывала заклеенный уголок, точно боялась причинить боль бумаге. А развернув лист, вырванный из школьной тетради в клетку, ощутила внезапно такую слабость, что не будь рядом стула, тут же опустилась бы на пол.
Смысл сообщения неизвестного Михаила дошел не сразу. То ли отправитель не умел ясно формулировать мысли, то ли получатель оказался неумелым чтецом, но перечитывать пришлось трижды. Буквы, такие четкие и дисциплинированные снаружи, внутри учинили полный разгром. Били по глазам, разбегались, прятались в каком-то тумане, таща за собой запятые и точки, коверкали суть, которая и без того никак не хотела открыться. Пришлось встать, умыться холодной водой, ужаснуться отражению в зеркале, несколько раз сделать глубокий вдох-выдох и только потом вернуться к письму.
Второе прочтение, не дробимое делимым сознанием, кое-как связало слова и суть: Саша бежал из плена, но оказался в госпитале. Вопросы посыпались сразу, как булыжники из кузова самосвала, и каждый причинял боль. Куда? Почему? В каком? Чтобы найти вразумительные ответы, необходимо было понять, что хаос устроили не чужие слова и буквы,
