Зимняя бегония. Том 1 - Шуй Жу Тянь-Эр
– Третья барышня уже такая взрослая девушка, как ты можешь постоянно обниматься с ней. Пусть вы и родные брат с сестрой, но существуют же различия между мужчиной и женщиной! Если люди увидят вас, что они скажут?!
Чэн Фэнтай обнимался с Чача-эр уже больше семи лет, и ему совершенно не казалось это неподобающим. Особенно когда что-то тяготило его душу – тогда без объятий Чача-эр точно не обойтись. Когда их семью настигло горе, Чача-эр была такой малюткой, что казалась крошечной куколкой, выучившейся ходить, и Чэн Фэнтай обнимал сестру дни напролёт, переживая трудности. За эти семь лет Чача-эр уже привыкла к объятиям Чэн Фэнтая, и у него на груди она могла и есть, и читать, и складывать оригами, и дремать, не отрываясь от дел.
Казалось, Чэн Фэнтай прислушался к сегодняшним наставлениям второй госпожи, похлопав Чача-эр по попе, он сказал ей:
– Уже взрослая девушка, да?
Чача-эр угукнула.
Чэн Фэнтай проговорил:
– Тогда второй брат не может тебя больше обнимать. Спускайся.
Чача-эр покрутилась, но с места не двинулась. Чэн Фэнтай обрадовался, что она не слезла с его колен, беспомощно вскинув брови, он взглянул на вторую госпожу и продолжил обнимать Чача-эр.
Вторая госпожа смерила их взглядом, не зная, что и сказать. Однако она подумала, что Чэн Фэнтай последние дни сам не свой, как будто помешался – хочется ему обнимать сестру, пусть обнимает, пообнимаются день-два, уж всяко лучше, чем если он примется чудить. Чуть позже она вызвала к себе водителя Лао Гэ, который всегда следовал за Чэн Фэнтаем, чтобы допросить его со всей тщательностью. Нрав Чэн Фэнтая отличался от привычек других состоятельных господ, при нём не было личного слуги, и лучше всех о его делах знал Лао Гэ. У Лао Гэ от страха затряслись поджилки, и он как на духу рассказал ей о малом особняке, но лишь половину правды: выдал второго господина Фаня и прикрыл танцовщицу. На самом деле он и сам не знал истинной причины помешательства Чэн Фэнтая, а потому о театре «Цинфэн» и Шан Сижуе упомянул лишь мельком. Выслушав его, вторая госпожа вызвала к себе младшего брата и принялась укорять его:
– Скажи-ка мне, чем ты оскорбил своего зятя? Взгляни на него сейчас, не ест, не пьёт, совсем поник из-за тебя.
Фань Лянь по-прежнему злился на Чэн Фэнтая за то, что тот отобрал у него танцовщицу в малом особняке, и теперь он слов не находил для оправданий, на душе у него стало так плохо, что и не передать, повесив голову, он молча сносил выговор от сестры, грудь сдавило, и со вздохом он проговорил:
– Ох, тогда я отправлюсь повидать его… Принесу свои извинения нашему почтенному господину!
На сей раз Чэн Фэнтай не обнимался с Чача-эр, потому что пришло время её урока на фортепиано. Он возился с граммофоном, который привёз с собой из Шанхая. Граммофон долгое время стоял без дела, и то ли из-за сырости, которая царила в доме китайской постройки, то ли из-за сломанной детали, не издавал ни звука. Когда Фань Лянь вошёл в комнату, Чэн Фэнтай махнул ему рукой:
– Ты пришёл как раз кстати, ты ведь учился на технологическом факультете, помоги-ка мне, взгляни, почему он не играет.
Фань Лянь хотел сказать, что из-за зятя его полдня наставляла старшая сестрица, а он как будто и ни при чём. Охваченный раздражением, он всё же подошел, взглянул и сердито воскликнул:
– Старший брат! Да ты ведь не вставил вилку в розетку! Было бы странно, начни он играть.
Когда граммофон подключили к электричеству, из него с шипением полилась песня. Мягкий женский голос очаровывал, это оказалась популярная года два назад в Шанхае незамысловатая песенка. Едва заслышав нежный обволакивающий выговор, свойственный девушкам с юга и придающий им особенную хрупкость, Фань Лянь почувствовал, что размяк до костей, сидя на стуле. Он сжимал в руке чашку с чаем и наслаждался переливами мелодии, но тут Чэн Фэнтай со скрипом сменил пластинку. Пластинки эти давно не распечатывали, и обложки у них пожелтели. Не успели они услышать две-три строчки, как Чэн Фэнтай взял другую, потом перебрал ещё три или четыре. Вбежала молоденькая служанка и сказала:
– Второй господин, третья барышня говорит, ваша музыка ей мешает, отвлекает от игры на пианино…
Чэн Фэнтай помахал рукой:
– Понял.
Служанка ушла, и он бросил стопку пластинок на лежанку, затем сам туда же забрался, откинулся на подоконник и закурил:
– Отвратительно, ни одной приличной.
Фань Лянь уселся рядом, поднял пластинки и взглянул на них – одна лучшей другой, записи популярных певиц, и сказал:
– Если эти тебе не нравятся, то что же может считаться хорошим?
Чэн Фэнтай долго молчал, затем ответил:
– Шан Сижуй.
Фань Лянь вдруг всё понял и спросил:
– Второй господин Чэн тоже заделался страстным поклонником театра?
Чэн Фэнтай искоса взглянул на него и улыбнулся.
Фань Лянь похлопал его по коленке и встряхнул:
– Если ты полюбил театр, это легко уладить, у меня есть все его пластинки, отправлю тебе, чтобы ты насладился не спеша.
Чэн Фэнтай затушил сигарету и проговорил:
– Я не просто увлёкся театром.
Фань Лянь весь обратился в слух. Чэн Фэнтай сжал губы, долго подыскивая слова, пока наконец не собрался с мыслями:
– Я чувствую, что Шан Сижуй не так прост, как кажется, что-то таится у него в душе. Он будто сошёл со страниц либретто пьесы.
Фань Лянь с улыбкой проговорил:
– Когда я впервые увидел его в Пинъяне, то посвятил ему следующие слова: «Тело пребывает среди мирской суеты, а душа – в театре». Разумеется, он не простой человек, я давно уже это знаю. Иначе я и не взглянул бы на него ещё раз после того, как он столь бесчеловечно издевался над Чан Чжисинем. – Фань Лянь вздохнул: – Его талант и в самом деле восхищает!
Чэн Фэнтай возразил:
– Нет. Я говорю не о том, как он поёт, в этом я не разбираюсь. Я имею в виду… его душа такая чистая и возвышенная, он такой думающий человек, глубоко чувствующий и деликатный. Не просто актёр, который полагается на свой голос. И, мне кажется, в сравнении с ним даже мы с тобой – никчёмные людишки, бесцельно проживающие дни.
Фань Лянь улыбнулся:
– Ай! Ты уж говори за себя, а меня приплетать не надо, нет
