Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
Впрочем, кто из обосновавшихся за последнее время в Москве немцев – германцев, шведов, ляхов, литвинов, мадьяр – хотел сдаться, уже сделал это. Тут дрались самые отчаянные, самые кто честью дорожит, кто позора пленения не приемлет. Или кто в пощаду не верит.
…Приятели наехали на группу таких отчаянных иноземцев. Спасаясь от преследовавших их москвичей, те опрокинули взявшуюся тут откуда-то колымагу, выкатили и разбили несколько бочек с летошней закисшей капустой… И укрылись за этим препятствием – запах брожения, разлившаяся по дощатому настилу склизь, вразнобой торчащие обломки древесины и железные обручи и штыри… Перебираться через препону желающих не нашлось.
Здесь же по обе стороны баррикады уже лежало несколько мёртвых тел; у стены – несколько раненых.
Обе стороны расстреляли имевшиеся боеприпасы, отошли на несколько шагов назад от пахучей преграды. Торопливо обсуждали, как действовать дальше. Озлобленно переругивались…
Воейков сразу опытно определил – лошадь не перескочит… Да и как приземлиться-то, на склизкие-то доски!..
– Айда вокруг! – указал плетью в проулок Воейков.
Они с Валуевым, ещё несколько дворян, у которых оказались под рукой лошади, устремились туда. Иноземцы поняли их манёвр, сбились в кучку, ощетинились пиками и клинками, начали отходить вглубь дворов…
– Куда пошли, швайны? – азартно закричали московцы. – Мы с вами ещё не закончили!..
…Воспользовавшись проломом в ограде, Воейков и Валуев въехали в какую-то усадьбу, по захламлённому двору, матерясь и богохульствуя, проехали до противоположной стены.
Иван прямо с седла перебрался на крышу какого-то строения, примыкавшего к ограде. Выглянул наружу.
Рассчитал верно – в нескольких шагах в проулке оказались пытавшиеся спастись иноземцы.
– Тут они, мать их расперетак! – злобно ощерившись, оглянулся к своим товарищам Воейков.
Он стянул со спины пищаль, взвёл курок… Поправил саблю, чтобы не зацепилась ненароком за что…
Рядом с шумом карабкались на крышу соратники.
– С богом!
Иван вскинул длинное тяжёлое ружьё к плечу – тут опора и не нужна особо, с такого расстояния не промахнёшься.
– Пли!..
Громкий, вразнобой, залп, крики боли и злости снизу…
Воейков сиганул с крыши прямо перед растерянными врагами. Устоял на ногах, только присел сильнее, чем следовало бы… И тут же, перехватив пищаль за ствол, крутанул ружьём, примериваясь по коленям ближайшего противника. Попал как раз сбоку, опрокинул человека…
Иван распрямился, вскинул ослоп вверх, обрушил его на голову другому иноземцу…
Рядом оказался Валуев… Ещё кто-то… А со стороны баррикады уже набегали перебравшиеся через неё остальные повстанцы…
Через несколько минут с иноземцами покончили. Кого убили, кто стонал раненный…
Несчастный с переломанной, неестественно вывернутой в сторону ногой, которого первым ударил Воейков, оказался без сознания, хрипло, с надрывом дышал. Иван добивать его не стал, но и помощь оказывать тоже. Оставил здесь же – на милость Божью, да на определённую ему судьбу.
– Ловко ты их уложил! – возбуждённые стычкой, ратники оценили действия Воейкова.
Он не ответил.
Разбирали трофеи.
У тех двоих, что завалил Воейков, ничего при себе не оказалось особо ценного – очевидно, спасались в спешке. Так что Иван разжился лишь простой добротной саблей-венгеркой, да пистолем с насечкой по стволу и тяжёлым яблоком набалдашника на рукояти. Подхваченная на Конюшенном дворе пищаль оказалась безнадёжно испорченной – ствол погнулся, а курок вовсе от удара перекосило, да так, что не поправишь. Иван отбросил ружьё в сторону.
Негусто оказалось и у других.
Те, у кого мошна туга, за идею до смерти нечасто бьются.
Вечер 17-го
Следует заранее примириться с тем, что всякое решение сомнительно, ибо это в порядке вещей, что, избегнув одной неприятности, попадаешь в другую.
Макиавелли
Голицын, увидев подъехавших приятелей, раздражённо спросил:
– Где вас нечистый носил?
– На Кисловке немцев побили, – небрежно отозвался Воейков.
Оценив стати лошади, на которой провёл несколько часов, он теперь прикидывал, что неплохо бы её присвоить… Да только клеймо – куда ж его девать-то! Трофей, взятый в бою – это одно, а вот присвоенное под шумок имущество государева двора, да Конюшенного приказа!..
– Без вас не справились бы! – хмыкнул князь, впрочем, без злости. – Сказал же: меня держаться!.. – и, не давая ничего ответить, скомандовал: – Сейчас – ко мне в усадьбу отдыхать! Не бражничать, к бабам не ходить, в свары не ввязываться! Сегодня кому порядки наводить имеется, а вы нам ночью понадобитесь. Чтобы были свежими, бодрыми… И всё чтоб оружие к бою готово… И сами – тоже готовы. День хлопотный предстоит.
Когда приятели отъехали, Воейков в задумчивости проговорил:
– А я думал, что самое главное уже свершилось… Ан нет, оказывается… Только начинается…
– Что начинается? – удивился значительно более молодой Валуев.
– Поглядим…
…Переворотов вовсе уж без жертв не случается. Однако в этот раз число жертв и в самом деле оказалось минимальным. Руководители заговора во главе с Василием Шуйским всё спланировали тщательно, командиры отрядов задуманное претворили успешно.
Лжедмитрий убит. Его ближайшие сподручные – кто убит, кто арестован, а большинство бросили своего благодетеля и своевременно переметнулись к победителям; точно так же они поступили и годом ранее, предав юного Фёдора Годунова и признав Самозванца истинным царевичем. Марина Мнишек, её отец, и прочая верхушка пришлых иноземцев – в абсолютном большинстве своём взяты под стражу. Вооружённые отряды их блокированы в отведённых им для постоя усадьбах и подворьях – им обещаны жизнь и возможность беспрепятственно уйти, если не станут буянить… Те и притихли – чего ж хорохориться, да на рожон лезть, коль царь, который их привёл, погиб, и его убийцы празднуют победу?..
Специально отряженные руководителями восстания отряды дворянской конницы и боевых холопов разъезжали по Москве, наводя порядок. Жёстко усмиряли чернь, где она пыталась попользоваться беспорядками и поживиться чужим добром; пресекали продолжавшиеся ещё кое-где стычки москвичей с иноземцами; брали под охрану ворота, мосты, рогатки, изолируя друг от друга районы…
Монахи по улицам собирали раненых и убитых.
Убитых свозили в амбары для убогих телес. Таких в Москве имелось несколько – на Могильцах, например, возле Успенской церкви, на Варсонофьевке у женского монастыря, у Серпуховских ворот… Родственники отсюда могут забрать любого, чтобы похоронить у приходской церкви; ну а тела, которые останутся, похоронят в общей могиле, отпоют их скопом, не разбираясь, какой веры был человек – это на земле мы каждый своей веры, а перед Господом все равны.
Впрочем, костоправы и лечтцы, иноземные
