Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
Лежавшее на полу тело Лжедмитрия сейчас пинали все, рубили саблями, кололи пиками… Их оказалось много – пожелавших пнуть павшего льва.
Но убил его выстрел из ручницы, из пищали, курок которой спустил самолично Иван Воейков. Удар сабли или копья – вспомнится ли?.. А выстрел из ружья не забудется вовек!
…Истерзанное, изрубленное, исколотое тело с гиканьем и улюлюканьем поволокли из горницы. По пути с трупа срывали всё, что ещё осталось на нём, или хотя бы казалось ценного – даже златотканый кафтан рвали на клочки… По земляному полу размазывался кровавый след.
– Чего стал?!. – толкнул Ивана приятель Валуев. – Пошли – на улице потеха начинается!..
Воейков отмахнулся:
– Иди!.. Догоню…
Шумно, теснясь в дверях, стрельцы выбирались наружу.
Воейков какое-то время оставался в горнице. Он уронил на землю пищаль… Тупо смотрел на размазанную по земле грязную кровь.
Он чувствовал себя опустошённым.
Иван вдруг подумал, что со смертью Самозванца лично для него ничего кардинально не изменится.
Он только что убил Самозванца.
Однако в душе не возникло от этого предощущения грядущего счастья.
Что-то шло не так, как рисовалось в мечтах.
Бои по Москве
Стреляй же смело,
Раз ты свой лук напряг до острия!
Данте Алигьери
(«Божественная комедия»)
Иван вышел на крыльцо. Чуть помешкав, медленно спустился на вытоптанный от травы двор.
С ясного синего небе ослепительно сияло солнце. Однако оставалось удивительно холодно для второй половины мая.
Для разгорячённого произошедшим Ивана Воейкова зябкая прохлада казалась в самый раз. Он обвёл взглядом округу; глаз выхватывал отдельные фрагменты открывшейся картины.
На воротах покачивался повешенный стрелец-украинец – лицо уже потемнело, глаза выпучены, язык вывалился, тело вытянулось; от него волнами накатывался тяжёлый дух. У ограды лежало несколько мёртвых – их приберут позднее, когда живые решат свои дела.
Стрельцов-украинцев, побивших их, не видать – воспользовавшись кутерьмой, сочли за благо скрыться. Да оно и правильно – мало ли что князь побожился, а кто мог бы за друга-приятеля и поквитаться.
Цареубийцы с гиком волокли по земле привязанное за ноги ещё сочащееся кровью тело Лжедмитрия.
Там, у покоев, отведённых для старицы Марфы – матери истинного царевича Дмитрия, сейчас она кается в грехе: де, из страха перед лютой смертью обманула православных, ложно признала клятого Расстригу спасшимся сыночком… Во дворце взяли под стражу Марину Мнишек и её приближённых – кое-кто из слуг пытался сопротивляться буйству повстанцев, но были убиты, остальные покорились… Руководители бунта отрядили самых верных своих подручных, которые взяли под охрану свергнутую царицу и государственную скарбницу, арсенал и винные погреба; и вообще не допустили бесчинств непосредственно в Кремле…
По всей Москве шли погромы – избивали иноземцев, а также тех русских, кто активно поддерживал Лжедмитрия. Попал под горячую руку и кое-кто случайный, с кем-то под шумок сводили счёты… Однако в целом переворот прошёл слаженно и малой кровью – не зря начальные люди заранее распределили, кто чем заниматься станет. Если брать числом, то больше всего погибло от хмельного зелья – современники сообщали, что немало черни, из числа грабивших иноземных лекарей, до смерти перепилось спиртом да гуляфной водки.
Ничего этого Иван в тот момент не знал.
Он просто стоял посреди Конюшенного двора, притулившегося к кремлёвской стене между Боровицкими и Троицкими воротами, близ ворот Портомойных. За изгородью ржали встревоженные стрельбой лошади, рядом хлопотали какие-то люди. А Воейков стоял, невидяще глядя перед собой.
Главное сделано – Самозванец убит. Начинается новая жизнь. И каково отыщется место в ней для него, Ивана Меньшого Воейкова?..
– Вань! – дёрнул его за рукав оказавшийся рядом Гришка Валуев. – На Кисловке немчура не сдаётся… Айда порубим!..
Воейков встрепенулся.
В самом деле! О чём думать, когда такие дела!
– Айда!..
Они бросились к калитке, ведущей на половину двора, откуда доносился лошадиный всхрап. Иван по пути подхватил пищаль – их на земле валялось ещё несколько, не успели прибрать. Увиденный тут же стрелецкий бердыш брать не стал – в конном бою толку от него не так много, а ружьё завсегда пригодится – хотя бы в качестве ослопа.
У коновязи оказалось несколько осёдланных и взнузданных лошадей – только стремена подтянуты… Тут их всегда держали наготове посменно – для срочных посылок…
Привычные ко всему животные, тем не менее, нервничали, чуя, что происходит неладное, перебирали ногами, косили тревожным оком; конюхи, по всей видимости, попрятались, боясь попасть под чужие разборки.
Приятели отвязали первых попавшихся верховых лошадей.
– На царских конях хоть прокатимся! – весело гаркнул Григорий, легко взлетая в седло.
Воейков подумал, что у него уже настолько легко не получается – годы брали своё!..
Выехав со двора, решительно и не сговариваясь, повернули налево, к Троицким воротам. Пробравшись сквозь возбуждённую многочисленную, хотя и редкую толпу, проехали в воротный проём. Им никто не препятствовал.
Справа и слева с моста за высоким зубчатым парапетом открывалась ширь запруженной Неглинки, прикрывавшей стены Кремля, а далее Китай-города. По водной глади с берега на берег сновали лодки – по всей видимости, люди старались укрыться от событий, не желая принимать в них участие, другие же, напротив, торопились в драку… Ну а кто-то под шумок умудрился где-то разжиться чем, и теперь спешил припрятать добычу…
Проехали Кутафью башню. Слева остался Никола-в-Сапожке… И пришпорили лошадей, направляя их в сторону Крестовоздвиженки…
В районе Кисловских переулков и в самом деле кипела нешуточная схватка – как потом выяснилось, самая ожесточённая в Москве. Кисловскими переулки называли потому, что тут заготавливали кислядь для государева двора. Соответственно, и дух тут стоял под стать названию…
Отступавшие от погромов немцы всех пород оказались зажатыми с двух сторон – и от Крестовоздвиженской, и от Никитской. Единственным для них спасением стало бы прорваться к Калашному, а затем к Арбатским воротам, что они и пытались отчаянно сделать. Хотя шансов спастись у них оставалось не так много даже в случае, если бы задумка удалась – с внешней стороны стены Белого города близ церкви Николы-на-Песках расположились сразу две стрелецкие слободы; да и храмы Бориса и Глеба, Симеона Столпника обнесены крепкой оградой, и хоть сами по себе не смогли бы противостоять натиску умелого в бою врага, а только и они в общей системе обороны свою роль сыграли бы…
Только так уж
