Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
На месте, у школы, действительно мало что получилось. Палисад, где нигде не спрячешься, а за школу бежать далеко. Ну, так, по стояли, поговорили, немножко побегали да вернулись. Но школа – это на полдороге к офицерским домам. А про Арюлина и жажду дружбы с ним Крезлап сказал как бы между прочим. И теперь как раз решил идти к ним играть в хоккей. Осенью-то у нас полно прудов, снега мало ещё: расчистим да играем, а в зиму столько наметает – чистить это никому не хочется, народу мало. А если туда пойти – там всего один прудик примерно как хоккейная площадка. Зато ребят со всех домов – предостаточно. И я смекнул: если он к Арюлину собирается – вот бы и мне Офицерова зацепить. Наверняка он там будет. И всю дорогу, пока Крезлап рассказывал о том, как здорово будет там, в многочисленной компании играть, я всё думал – как здорово будет, если мы подружимся с Офицеровым, и он расскажет мне, как он к образу полена-то пришел, такого поэтичного?
Когда мы нашли этот прудик и я увидел Офицерова, то мне показалось, что он должен был сразу всё оставить: игру, ребят по команде и, подбежав ко мне, взять за руку. И мы вместе бы пошли гулять, ну, там, где у них гуляют. И он бы рассказывал о своей дружбе со мной, творческой дружбе, а я бы рассказывал о своей дружбе с ним. Но вместо этого он, как ни в чем не бывало, едва бросил на нас взгляд (это в лучшем случае) и продолжал играть в хоккей. И это меня ошеломило. Как? Во мне кипит целых три дня, и я всё время об этом думаю, а его это не касается?
Я стоял на берегу, смотрел на игру, смотрел на бурное братание Крезлапа с Арюлиным, а потом мы пошли домой. Нет, немножко, конечно, поиграли, но совершенно не так, как хотел Крезлап – много, вкусно и чтоб его все видели и чтоб его видел друг и говорил – да, это мой друг, он умеет играть в хоккей. А мне и того, сколько мы там сыграли, было не нужно. Так что Крезлап всю обратную дорогу возбужденно рассказывал, о чем они с Арюлиным болтали, а я всё никак не мог понять, почему я сам к нему не подошел? К Офицерову, к Офицерову! А потом – уже почти перевалили за школу и до дома оставалось немного – я задумался: а телепатия существует? Но оказалось – ни то, ни другое. Ответ лежит далеко, за двумя драка ми. Одна – через полтора, а другая – через два года.
А сам отчим оказался довольно далек от правильностей, которыми пичкал меня постоянно. Например, привез дрова зимой, забыв свою ошибку в прошлом году с санками. То есть сделал еще одну ошибку.
Машина дошла только до школы, дальше он вывалил дрова в сугроб и уехал. Нет, он, конечно, вернулся домой на электричке, отогнав машину обратно в Сокольники, а мы с матерью таскали дрова на санках от школы. А это около километра. Народ смеялся: шофер, а лета ему не хватило дров привезти. С электрички он шел вместе с Потютюем, тоже шофером, и каждый взял по вязаночке. Отчиму положено, а тот из шоферской солидарности. Отчим говорил ему как бы в свое оправдание:
– Понимаешь – бесплатные дрова и такие хорошие. Ну как не взять?
– Да, да, конечно, – нейтрально отвечал Потютюй. И у дома пригласил его к себе посидеть, познакомиться семьями.
Столько раз к школе мы не ходили никогда. И мать не выдержала, таща санки: «Зимой привез! Таскай теперь, надрывайся! Туда-сюда ходим. Глаза стыдно на людей поднять, обсмеют! Чего придумал!»
А в гостях у Потютюя ей не понравилось.
– А что? – спрашиваю.
– А они – татары. Я не знаю, как с татарами жить, разговаривать. С татарами у нас никто в Ташкенте не жил, – побаиваясь проблемы, сказала мать. Однако это не мешало ей посылать меня к Потютюихе за яйцами. Ну а после того, как всех выселили в новый дом, мы и вообще родней стали. Но через двадцать лет.
Мне-то не нравилось у Потютюихи потому, что их ребенок – маленький, года три что ли, а мне – десять. И конечно поздно, очень поздно мы познакомились. Через два года. А надо бы на следующий же день идти и знакомиться. Отец бы так и сделал. Он бы сразу сбегал в палатку за водкой, подошел бы к доминошному столу и сказал бы: «Давайте, мужики, знакомиться. Приводите своих жен, детей, будем жить вместе, и будем все знакомы». Насколько нам в то лето было бы легче жить. А отчим – через два года. Да, они случайно шли вместе, и отчим дождался, когда тот его пригласит. И никак иначе.
Я не догадался, что он всю жизнь прожил один и не мог разделить свою жизнь с водкой. Дома мог рюмочку пропустить, но только с гостями. На двое суток уезжал в Кимры. Кто бы его оттуда вернул, если бы он привез товар и напился? Шофер, который жил один, принудил себя не пить. Получалось, что мне был ближе отец, который мог быстро познакомиться со всеми, но погиб от водки, и не нравился трезвенник, который не мог завязать отношения с соседями по дому. Из пятнадцати соседей можно было кого-нибудь выбрать? А он отсутствовал. Работал, приезжал домой спать, а утром опять уезжал.
Этот парадокс в свои десять лет я никак не мог переварить. Но уж когда он приезжал и у него был свободный день, с высоты пройденных километров он никак меня в покое оставить не мог. Чего я тоже не мог понять. Он не мог простить мне свою жизнь, что она такая тяжелая, а я не мог ему простить отсутствие моего саморазвития. Ну что это за вопрос «Как запрягать лошадь?» Кому она нужна, эта лошадь? Вон она ходит в колхозе одна. Они не знают, что с ней делать, в овраге пасется. На ней нечего возить, и сорок хомутов в конюшне висит от прежних лошадей.
Или: «Назови три фамилии трехкратных героев-летчиков Советского Союза». Их уже всех сократили, поставили вместо аэродромов ракеты, уже первый и второй спутник и третий спутник запустили. В каждом кинотеатре на вентиляторе эти спутники висят и крутятся. Мол, вот как вокруг вентилятора наши игрушечные вертятся – так и
