Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Я подслушал, как Уилкинс говорил, что они надеются все вместе убедить Брэгга отменить свой запрет на исследования ДНК, — продолжает Рэй.
Я вжимаюсь в кресло, придавленная этой новостью.
Ощущение, что Уилкинс и его соратники дышат мне в затылок, я почти ощущаю их руки на моей спине, подталкивающие меня ввязаться в гонку, в которую я никогда не хотела вступать. Или вовсе выталкивающие меня на обочину. Не могу дождаться, когда покину это отвратительное место. Если бы я не была так близка к завершению своего проекта и, если бы не знала, что мое время в Королевском колледже подходит к концу, я бы вышла за двери прямо сегодня. Но я в первую очередь исследовательница.
Рэй смотрит на меня. Я вижу его печальные, полные сочувствия глаза, и понимаю, что должна рассказать ему о своих планах. Он был надежным ассистентом и верным другом, ему надо узнать о моем уходе, чтобы он мог подготовиться. Но у меня внутри все сжимается при мысли о том, что я, без сомнения, подведу его.
— Рэй, мне нужно вам кое-что сказать.
— Что? — он широко и доверчиво распахивает глаза, мне трудно продолжать.
Я заставляю себя продолжить:
— Я ухожу из Королевского колледжа. Я собираюсь работать в Биркбеке под руководством Бернала.
Он огорченно вздыхает. Боже, обычно я хорошо владею собой, но это разбивает мне сердце. Как я могу подвести Рэя, когда он столько раз защищал меня?
Мы молчим, время тянется.
— Все настолько плохо здесь? — спрашивает он дрожащим голосом.
— Я бы давно ушла, если бы не вы. Ваша поддержка — как ученого и как друга — единственное, что помогло мне продержаться здесь почти два года. Мне очень жаль расставаться с вами.
— Ох, Розалинд, — он опускается в ближайшее кресло.
— Я знаю, что попытки защитить меня не добавили вам популярности…
— Пожалуйста, не переживайте об этом. Правда на вашей стороне, и я не мог не защищать вас.
— Рэй, вы слишком добры, — я качаю головой. — Иногда я задумываюсь, как все так далеко зашло с Уилкинсом?
— Порой мне кажется, что все началось из-за безответных чувств со стороны Уилкинса, — слабо улыбаясь говорит Рэй.
Я ошарашена. Рэй это всерьез? Не может же он на самом деле иметь это в виду. Наше общение с Уилкинсом с самого начала было напряженным. Неужели я опять неверно поняла поведение другого человека? Я решаю, что Рэй шутит.
Недоумение, видимо, читается на моем лице, и Рэй поспешно добавляет:
— Это всего лишь мои догадки, Розалинд. Никаких доказательств. Честно говоря, я просто огорчен вашим уходом. Вы лучший ученый, с которым мне доводилось работать, и самый самоотверженный. Невыносима мысль, что ваша работа над ДНК останется незавершенной, когда вы так много выстрадали, чтобы сделать все правильно.
Я задвигаю подальше странные, нелепые слова Рэя о Уилкинсе и говорю:
— Ничто не мешает нам подготовить несколько статей о наших исследованиях, прежде чем я уйду.
— Правда? — он подскакивает, глаза снова горят.
— Конечно. Полагаю, мы сможем опубликовать две или три статьи в Acta Crystallographica или Nature о наших результатах, и я сделаю все возможное, чтобы помочь вам закончить диссертацию. Даже после моего ухода. Учитывая сроки…
— Когда вы уходите? — перебивает он.
— В конце января-начале февраля. Я знаю, что вам надо будет найти научного руководителя, чтобы закончить докторскую, но мы сделаем максимум до моего ухода. А может, Рэндалл позволит мне остаться вашим научным руководителем, даже когда я буду в Биркбеке. Я была бы очень рада.
— Не представляете, сколько это для меня значит, Розалинд.
— Рэй, после всего, через что мы прошли, я бы не оставила вас на растерзание волкам, — я улыбаюсь, но улыбка исчезает, стоит мне вспомнить слова Рэя о Уилкинсе и его чувствах. — И под волками я имею в виду Уилкинса и его стаю.
Глава тридцать пятая
12 декабря 1952 года
Лондон, Англия
Последние золотистые лучи зимнего солнца скрываются за горизонтом, я вижу их через окно родительской столовой. Папа в молитвенном жесте кладет руки на сверкающую серебряную менору, которая больше века передавалась в его семье из поколения в поколение. Прежде чем зажечь свечу в ознаменование первого вечера Хануки, он произносит благодарственные благословения: первое прославляет Творца за заповеди, дарованные нам, вторым мы прославляем Творца за чудеса, которые Он сотворил для наших предков во время Хануки. Поскольку я не исповедую веру отца и считаю, что чудеса — это то, что мы пока не можем объяснить из-за недостатка знаний, я предпочитаю последнее благословение, произносимое только в первый день Хануки: Барух Ата Адонай Элоэйну Мэлэх Аолам Шеэхейану Вэкийману Вэигиану Лизман Азэ[12]. Хотя я не верю, что именно Бог даровал нам жизнь и поддерживает ее, как сказано в благословении, я верю в святость жизни. Во что я верю в этом мире — так это в то, что мы должны делать все возможное, чтобы понять и улучшить жизнь, в моем случае через призму науки, — и во имя этого я закрываю глаза и молюсь, сама не до конца понимая — кому или чему.
Мой отец зажигает самую правую свечу меноры, ее пламя освещает лица нашей большой семьи. Сегодня вечером с нами мой любимый брат Колин с женой Шарлоттой, сестра Дженифер и брат Роланд с женой, а также тетя Мэйми и ее муж Норман, тетя Элис. Нет только Дэвида, который встречает Хануку с семьей своей жены. Я смотрю на каждого из них, думая о том, насколько мы разные и в то же время насколько взаимосвязаны, подобно компонентам ДНК. Если бы только я могла лучше понять природу и тех, и других связей, эти озарения помогли бы мне лучше ориентироваться и в семье, и в незримом мире генетики.
Благословения отзвучали, и мама начинает хлопотать. Она переживает о блюдах, которые поручила приготовить повару, о том, правильно ли горничные подают еду к столу, о том, доволен ли отец, хорошо ли ему. Как всегда, меня передергивает от того, что она растворилась в убеждениях и мнениях отца, отказавшись иметь собственные. Но ее это, похоже, устраивает. Который раз я спрашиваю себя, не потому ли меня так привлекает одинокая жизнь исследовательницы. Я никогда не смогла бы настолько отказаться от собственного «я», да и не захотела бы. А именно этого, похоже, требует брак.
Не в силах смотреть на мамину суету, я подхожу к широким окнам с витражами из прозрачного стекла, за которыми видны верхушки деревьев Кенсингтонского сада в нескольких кварталах отсюда.
