Её скрытый гений - Мари Бенедикт

— Вы на самом деле этого хотите?

— Я хотела, чтобы все получилось в Королевском колледже. Под вашим руководством, сэр. Но для этого требовалось бы изменить атмосферу в исследовательском отделе биофизики; не думаю, что это возможно в ближайшем будущем. Уилкинс поднял волну против меня, и я не могу развернуть ее вспять — ни с ним ни с другими.

Рэндалл кивает, так медленно, что поначалу я даже не понимаю, что это кивок. Затем, к моему удивлению, он произносит:

— Что ж, значит, Биркбек.

Это застает меня врасплох. Он даже не будет уговаривать меня остаться? Он нисколько не разочарован моим увольнением? Я не ожидала эмоциональных сцен, но предполагала, что он воспротивится моему уходу. Ведь он же говорил, что я очень важна для получения финансирования. Я думала, мне придется оправдываться и приводить доводы в пользу собственного увольнения. Может, я просто не могу прочитать эмоции этого непроницаемого человека? Для меня это обычное дело — часто я не улавливаю оттенки фраз и выражений лиц даже тех людей, которых знаю гораздо лучше, чем Рэндалла.

Похоже, вопрос решен. Он встает:

— Может, назначим дату?

Не остается никаких сомнений в том, как он воспринял мое заявление. Я молчу. Все еще не могу прийти в себя от того, с какой готовностью он согласился. Может, раз он уже получил финансирование, я уже не так нужна ему. Или Уилкинс наконец-то убедил Рэндалла в своей точке зрения?

— Хм, — говорю я, мысли путаются. — Как насчет первого января? — я называю первую дату, пришедшую на ум.

— Я поговорю с комитетом «Тернера и Ньюэлла», чтобы узнать, разрешат ли они перевести третий год вашей стипендии в лабораторию Бернала в Биркбеке. Если да, то первое января день ничуть не хуже любого другого, — он выдерживает паузу и добавляет: — При условии, что вы сможете завершить свое исследование и подготовить отчет до ухода.

Он направляется к двери и, кажется, походка его стала легче. Или мне это только мерещится?

Прежде чем выйти из кабинета, Рэндалл оборачивается:

— Жаль, что вы недолго будете наслаждаться этой новенькой лабораторией, потому что стипендиальный комитет, скорее всего, не станет возражать.

Глава тридцать третья

18 июля 1951 года

Лондон, Англия

— Может, нам самим устроить розыгрыш? — внезапно предлагаю я Рэю. Он поднимает глаза — красные от усталости после долгих часов, проведенных сегодня за расчетами Паттерсона. Осознание, что мы близки к финалу, поддерживало нас все эти месяцы и помогло пережить сегодняшний жаркий, влажный день.

— Мы устроим розыгрыш? Вы? — он поражен, ведь обычно я лишь жалуюсь ему на злые насмешки Сидса, в которых тот упражняется с первого дня появления в департаменте. — Вот уж не думал, что дождусь такого дня.

Я хихикаю — по-настоящему хихикаю — и сама этому так удивляюсь, что инстинктивно прикрываю рот рукой. С тех пор, как комитет «Тернера и Ньюэлла» согласился перевести мою стипендию в Биркбек начиная с января, мне стало гораздо легче. Скоро я распрощаюсь с этой невыносимой обстановкой, хотя мне и грустно расставаться с моими исследованиями. И с Рэем.

— Этот день настал, Рэй.

Он улыбается во весь рот:

— Кажется, у вас есть план?

— Да, — отвечаю я, улыбаясь в ответ.

— Только не говорите, что дело как-то связано с апельсиновой кожурой.

Однажды томительно жарким июньским днем в лаборатории Рэй отчаялся, что мы когда-нибудь завершим расчеты Паттерсона, и признался, что не может понять, как эти числа помогут раскрыть структуру формы «A». Я задумалась, не зная, как поделиться с ним представлением о трехмерных формах, которые так ясно видела в своем воображении. Вдруг взгляд мой ухватил что-то ярко-оранжевое и тут же возникла идея. Я протянула руку к апельсину, лежащему на бумагах Рэя — заботливый утренний гостинец от его жены, — и спросила:

— Можно?

— Да, угощайтесь, — ответил он, и я начала срезать кожуру острым лабораторным ножом. Она вилась к полу спиралью, а я объяснила, что наши измерения и числа должны подтвердить трехмерную форму вроде этой. Или не подтвердить, что становится все более вероятным для формы «A».

— Что касается формы «B», ее структура, вероятно, будет похожа на эту апельсиновую кожуру. Но мы еще не знаем, каким будет дизайн формы «A», хотя вполне возможно, что таким же.

Мы смеемся, вспоминая тот день с апельсиновыми корками.

— Второй раз я вас такому не подвергну. Нет, эта шутка скорее в духе поминок по нашему угасающему другу, спиральной форме ДНК типа «А».

Уже несколько недель, с начала мая, когда удалось получить тот идеальный снимок формы «B» — фото ٥١, мы пытаемся точно определить, как выглядит форма «А», надеясь, что она тоже будет спиральной или, если нет, то хотя бы скажет нам больше о форме «B». Мы знаем, с чем имеем дело в форме «B» — это несомненно спираль. Но как бы мы ни старались, как бы глубоко ни погружались в расчеты Паттерсона, мы не можем подтвердить изображениями спираль для формы «A». Сложное множество кристаллов в форме A просто не формирует узоров, соответствующих этой форме. Но выяснить ее абсолютно необходимо для понимания функции ДНК.

Я хочу покончить с домыслами. И с травлей, которую Уилкинс устраивает мне и терпеливому Рэю из-за того, что мы отказываемся согласиться с ним и голословно провозгласить «А» спиралью.

— Поминки? — переспрашивает Рэй, скорее растерянно, чем воодушевленно.

— Да, — говорю я. — Думаю, мы можем согласиться, что наши расчеты по форме «A» не дают однозначного подтверждения для спирали, верно?

— Верно. По крайней мере на этом этапе. И у меня ощущение, что мы навеки на нем застряли.

— Другое дело форма «В», которая представляет собой идеальную спираль, так?

— Абсолютно.

— Готов ли ты похоронить форму «А», по крайней мере в глазах ученых из Королевского колледжа? Или хотя бы на время отделаться от сторонников спиральной структуры для формы «A», чтобы мы могли сделать выводы без их навязчивых подсказок?

Он швыряет кипу бумаг на стол и восклицает:

— Еще как!

Бедняга, думаю я. Невзирая на то, что у него дома жена и маленькие дети, он неутомимо трудится над этой, кажется, неразрешимой задачей и всегда в хорошем настроении. Как мне повезло, что он мой ассистент, во многих смыслах.

Я пододвигаю к нему через лабораторный стол, заваленный бумагами с формулами, черновиками и рядами расчетов, записку, которую написала на карточке размером три на шесть дюймов. По краю идет черная траурная рамка — я нарисовала ее перьевой ручкой.