Зимняя бегония. Том 1 - Шуй Жу Тянь-Эр
– Пойдём-пойдём, не надо стесняться! Мы ведь с тобой повязаны одной прелестницей, позволь старшему братцу проводить тебя.
Фань Лянь окончательно разъярился, он изо всех сил вырвался и обрушился на Чэн Фэнтая с бранью: «Пошёл ты! Мерзкий ублюдок!» – и, разгневанный, уселся в свой автомобиль, оглушительно хлопнув дверцей.
Заставший эту сцену Лао Гэ – в особенности после слов «повязаны одной прелестницей» – подумал было, что между зятем и шурином что-то произошло, и вздохнул украдкой: любят же эти богатенькие молодые господа творить глупости. Чэн Фэнтай уселся в машину, всё ещё испытывая небывалый подъём сил, энергия из него била ключом.
Лао Гэ спросил:
– Теперь отправляемся домой?
Чэн Фэнтай ответил:
– Нет. Поехали в дансинг-холл, прогуляемся.
Дансинг-холл и театр «Цинфэн» располагались на одной улице, и, когда машина проезжала мимо «Цинфэна», Чэн Фэнтай заметил над входом вывеску, где крупными иероглифами было выведено «Шан Сижуй» и «Дворец вечной жизни»[88]. Тут Чэн Фэнтаю пришла в голову одна мысль, и дансинг-холл оказался забыт, тёмным переулком, на ощупь, он прошёл в гримёрку, чтобы поболтать с актёром.
Шан Сижуй уже нанёс грим, красота его лица, расписанного алым и белым, бросалась в глаза, а голову уже венчали драгоценные украшения. Завидев Чэн Фэнтая, он бросился к нему вприпрыжку, весь сияя от радости, и, схватив того за руку, со смехом воскликнул:
– Второй господин! Второй господин, отчего вы пришли? – И, обернувшись, кликнул Сяо Лай, чтобы та принесла чай для второго господина.
Сяо Лай кивнула, но с места не двинулась. Чэн Фэнтай был снисходителен и не обратил на такое поведение внимания, а вместо этого медленно провёл пальцами по кисточкам, свисавшим с груди Шан Сижуя, и с улыбкой спросил:
– Снова Ян-гуйфэй?
Шан Сижуй кивнул:
– Угу. Вы пришли как раз кстати, сегодня вечером мы даём «Дворец вечной жизни».
– Ян-гуйфэй и Тан Мин-хуан.
– Второй господин останется посмотреть? Я задолжал вам представление! Скоро уж минет год, а я так и не рассчитался!
Чэн Фэнтай сказал:
– Я не буду смотреть, куда уж мне в этом разобраться, да и возраст уже не тот, я не люблю истории о любви. Я просто зашёл повидаться с вами, поприветствовать, ха-ха. – Он снова прикоснулся к украшениям на голове Шан Сижуя и поинтересовался: – Это из стекла? Прямо-таки светится.
Шан Сижуй с покорной улыбкой позволил трогать украшения, ему показалось, будто Чэн Фэнтай напился, однако взгляд его был ясным, не как у пьяного. Шан Сижуй со смехом проговорил:
– Мой «Дворец вечной жизни» отличается от привычного, если вы потерпите поначалу, то всё поймёте. Слова для него писал Ду Ци, они предельно лаконичные и ясные. Целый год мы репетировали, пьеса выпила у нас немало крови, и я совершенно точно не позволю вам потратить время впустую.
Чэн Фэнтай не успел ничего сказать, как в гримёрку радостно ворвался Шэн Цзыюнь. Увидев Чэн Фэнтая, он замер в страхе и невольно попятился, выказав свой испуг. Он никак не ожидал, что его схватят с поличным на месте преступления, его тяготил страх, что Чэн Фэнтай доложит обо всём в Шанхай его семье. Шэн Цзыюнь неясно пробормотал:
– Второй братец Чэн, я тут…
Чэн Фэнтай и сам вёл себя неподобающе, однако любил, нацепив на себя благопристойный вид, поучать чужих детей, а потому, пристально уставившись в лицо Шэн Цзыюня, с притворной улыбкой стал насмехаться над ним:
– О! Наш студент снова явился? Пришёл сюда позаниматься наукой?
Шэн Цзыюнь замер в дверях, он покрылся холодным потом. Шан Сижуй, заметив его жалкий вид, прервал Чэн Фэнтая:
– Представление скоро начнётся, второй господин, поспешите занять место.
Шэн Цзыюнь хотел было что-то сказать Шан Сижую, но Чэн Фэнтай мельком на него взглянул, и ему ничего не оставалось, кроме как молча выйти из гримёрки вслед за Чэн Фэнтаем. Здание театра «Цинфэн» было больше обычных театров раза в два, однако в день, когда представление давал Шан Сижуй, было забито до отказа. О том, что все сидячие места оказались заняты, и говорить не приходилось, не успевшие приобрести на них билеты купили стоячие места и выстроились вдоль стены. Чэн Фэнтаю и Шэн Цзыюню досталась ложа слева на первом ярусе, и по странному совпадению она располагалась там же, где и ложа в тереме «Хуэйбинь», в котором Чэн Фэнтай впервые увидел Шан Сижуя на сцене.
Представление началось, и сперва Гао Лиши[89] разыграл комическую сценку, а император весь исстрадался в одиночестве. Наконец появился Шан Сижуй в роли Ян-гуйфэй, кинув выразительный взгляд. Чэн Фэнтай тут же прочувствовал всю прелесть доставшегося ему места, хороший актёр не ограничивается жестами и пением, он играет даже глазами, очаровывая и завлекая. Он всё ещё не понимал, как Шан Сижуй, в обычной жизни простодушное и бестолковое дитя, наряжаясь и нанося грим, тут же превращался в другого человека. Его манера держать себя и выражение лица приобрели особую серьёзность и глубину, словно он прожил в этом мире долгую жизнь и прошёл через бесчисленное множество страданий.
Шан Сижуй спел одну арию, и Чэн Фэнтай мог уверенно и смело заявить, что не понял ни единого слова. Ему стало скучно. Глядя на человека на сцене, он бездумно спросил у своего соседа:
– Что он поёт?
Шэн Цзыюнь давно уже впал в забытьё от восторга. Стоило Шан Сижую запеть, как он потерял рассудок и кое-как перевёл Чэн Фэнтаю пару строк из либретто. Слушая его, Чэн Фэнтай, вдруг спросил:
– Откуда взялся этот отрывок? Мне помнится, когда мы слушали оперу в прошлый раз, его как будто не было.
Шэн Цзыюнь ответил:
– Это одно из тех изменений, что внесли Шан-лаобань и Ду Ци.
Чэн Фэнтай равнодушно заметил:
– Добавили что-то весьма занимательное.
Шэн Цзыюнь воодушевлённо продолжал:
– Я тоже нахожу это прекрасным дополнением. Этот отрывок как предыстория, благодаря ему действующие лица обретают плоть и кровь, а неизбывная скорбь произошедшего на склоне Мавэйпо[90] раскрывается перед зрителем ещё явственнее…
Чэн Фэнтай давно уже перерос литературную романтику, и от этого анализа у него скулы свело, он переспросил с улыбкой:
– Обретают плоть? Куда уж Ян-гуйфэй ещё больше плоти?[91]
Дальнейшие размышления Шэн Цзыюнь предпочёл оставить при себе. Он осознал, что говорить с Чэн Фэнтаем, этим типичным пошляком и мещанином, у которого на уме только деньги, – лишь попусту тратить время, а затем в его душе зародилось чувство одиночества, возвышенный напев которого подвластен не многим. Он только сильнее убедился в таланте Шан Сижуя. Это был
