Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Поскольку на дворе паслись разные создания, предохраняя лестницу от нападения, сделали из хвороста простые ворота, забитые наглухо, и даже двери наверху были заложены поперёк несколькими балками, потому что в них уже никто не заходил. Поэтому путники удивились, когда, вместо входа в замок, нашли своего рода баррикады.
Двое мужчин стояли на неприступном пороге, когда предупреждённый советник, человек молодой, приличный и весьма милый товарищ, прибежал, чтобы рассмотреть ближе, кто так фамильярно рвался в его замок. Один из них был очень маленького роста и казался больным. Он был одет в бархатную шубку, подбитую лёгким мехом. Лицо у него было восковой бледности, глаза потухшие, губы почти белые, щёки впалые, и хотя он был ещё молод, опирался на руку спутника, сильного мужчины, здорового телосложения и смелого, полного выражения лица.
Тем больным, как легко догадаться, был Евгений Спытек, кавалер Золотой шпоры, граф Римского палаццо (недавно папой назначенный), когда-то весёлый юноша улыбающегося будущего, сегодня кашляющая, почти догорающая тень человека. Причиной сильной слабости в эти минуты были волнение и гнев, который рисовался на его морщинистом лице и в пылающих глазах. Он надеялся найти Мелштынцы такими, как их бросил; ему совсем не доносили об их разрушении. Советник перечислял достаточно значительные суммы на поддержание замка, а бедный скиталец был удивлён, найдя своё сокровище, сданное на оплаченные руки, ужасной руиной.
Его сердце разрывалось, но в нём метались такие гнев и возмущение, что с дрожащих губ не мог добыть слов. Его спутник тщетно старался успокоить его и смягчить.
Пан Федер, который шёл на встречу гостей в самом лучшем расположении духа, явно смутился, точно поражённый молнией.
Со всех сторон это был грозный для него сюрпиз, неприятный. Возможно, Евгений тут же вспылил бы, так его возмущало состояние его гнезда, но спутник, испугавшись за его здоровье, упросил его замолчать, сам поспешив навстречу пану Федеру.
– Граф Спытек, – сказал он, – болен. Вид замка в таком состоянии и запустении, когда он надеялся найти его тщательно поддерживаемым, может отразиться на его здоровье. Ради Бога, где жилые покои, куда можно войти и найти давний порядок? Говорите скорей.
– Но тут была война… Тут стояло войско, – подхватил советник, – я в этом совсем не виноват. Во всём замке нет ничего приличного и жилого, кроме тех комнат, которые занимаем мы с семьёй. Почему граф не приказал нас предупредить?
– Ведите нас, куда хотите, потому что граф может плохо себя почувствовать, он подвержен припадкам, а этот гнев…
Федер терял голову.
– Тогда прошу ко мне, – сказал он.
– Как это – к вам? – возмутился Заранек. – Пан здесь – граф, а вы гость, который завтра даст отчёт о своих действиях и пребывании.
Евгений явно сдерживал себя.
Федер, уже не приветствуя его, полетел вперёд, чтобы выселить свою семью и очистить жилище. Путники остались перед лестницей. Быстро приближался вечер. Среди мрака граф любопытными глазами водил по стенам, а каждая трещина в нём наполняла его новым гневом.
Это чувство, естественно, ещё увеличилось, когда через мгновение они вошли в очень изысканно обставленные апартаменты советника, в которых легко было узнать на его пользу обращённые самые красивые и самые дорогие вещи, выбранные из замковых зал.
Эти немые свидетельства былого богатства Спытков сейчас приобретали совсем новую физиономию, они были используемы для другой жизни, присвоены маленькими людьми, которые их ни использовать, ни оценить не умели. Это поразило Спытка как профанация. Стены пана управляющего украшали изображения его семьи и Спытков; сама хозяйка пользовалась прялкой и инвентарём его матери; книги из библиотеки служили детям для игры и валялись по полу.
Евгений сел и задумался, грустный почти до слёз. Чем тут мог помочь напрасный гнев и месть неверному человеку, который пренебрёг возложенным на него доверием? То, что случилось, было неотвратимо.
Когда через мгновение пан Федер покорно показался на пороге, Спытек встал и уже с хладнокровием сказал ему:
– Я нашёл в таком состоянии моё отцовское гнездо, поверенное вам, что ни о чём больше мне нет нужды спрашивать. Завтра сдадите отчёт пану Заранку и уедете отсюда прочь.
– Но я могу объяснить.
– Не сомневаюсь. Но я не могу слушать объяснения.
– Моя честь…
– Иди прочь! – воскликнул Евгений. – И не показывайся больше на глаза. Я никаких отговорок не принимаю.
Пан Федер, который имел шляхетские связи и приобрёл шляхетскую гордость, хотел возмутиться и протестовать; но Заранек бесприкословно показал ему на дверь и тут же его отправил.
В этот вечер пробовали ещё инстанции пани Федеровой, а на следующее утро – тестя пана Федера, подчашего Волницкого, но этих Спытек к себе даже не подпустил.
Счета и кассу он приказал отобрать, а управляющего на следующий день удалил. Из-за этого начался процесс, как нетрудно догадаться, но Спытек об этом меньше заботился.
Наутро после бессонной ночи, проведённой в кресле у камина, с рассветом встал Спытек. Ему донесли, что старый бурграф, которого пан Федер выгнал, потому что они постоянно с ним ссорились из-за замка и его запустении живёт в местечке. Он немедля распорядился его привезти. Привезли ему несчастного Симеона, но тот уже и своими силами не мог ходить, и собраться с мыслями. За время своего изгнания он постарел и, если бы не милостивый хлеб в доме священника, он бы умер с голоду, потому что со своими собственными нуждами не мог справиться. Старца немного оживило то счастье, что мог обнять ноги наследника Мелштынцев. Расплакался, увидев его… пришёл в себя; но после более светлой минуты мысли снова путались и говорить начал совсем не по делу. Смешивал отдалённое прошлое с настоящим, старые воспоминания со своей жизнью.
Сам Евгений расплакался, слушая его, так устами старца говорила любовь к месту, его роду, традиции и судьбам.
Хотел от него что-нибудь более правдивое узнать о несчастной руине, думал, что Симеон сможет его по ней провести; но он напрасно надеялся. Бурграф не имел уже ни ног, ни глаз, ни памяти. Только одно живо укоренилось в его уме и сердце: это изгнание его Федером, на которого призывал месть неба, как на богохульника и жулика.
