Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Из мрака залы медленно поднялась с кровати, стоящей в углу, вся чёрная фигура.
Издалека он увидел бледный, как мрамор, овал лица и скорее догадался в нём, чем узнал, свою мать. Её когда-то длинные, красивые, вороньей черноты волосы ниспадали на плечи белые, серебряные.
В этой смертной короне она выглядела ещё более величественной, более торжественной, чем некогда… королевой.
Что ей объявило о прибытии сына, который стоял, не смея переступить порога? Сердце, может… Не удивлённая, без крика, молча вышла она прямо к нему и забросила на его плечи исхудавшие руки, со слезами целуя его лицо.
Она долго, долго всматривалась в него, дрожала, и из выплаканных глаз струёй полились слёзы.
– Дитя моё, – произнесла она наконец, узрев знак смерти на его лице, – и ты…
Она не могла докончить, горячее объятие закрыло ей уста.
– Я пришёл слишком поздно, – сказал Евгений, – я ничего не знал, ничего! Я приехал подать ему руку…
– Помолись на могиле, – грустно отвечала мать. – Он всем простил, во всём раскаялся… а Бог не захотел продлить ему жизнь. Все эти могилы падают на моё сердце и всё большим бременем его угнетают, пока и оно не разорвётся. А! Ты ещё не знаешь, сколько пережила я боли… Пойдём!
И она подала ему руку, на цыпочках возвращаясь в комнату, из которой вышла. С непередаваемым страхом Евгений шёл за ней, не зная, куда она его ведёт.
Тихо ступая, она дошли так до затемнённого уголка. Там стояла маленькая кроватка, а на её тёмном белье спала маленькая девочка. Только ангелы на картинах старых мастеров имеют такое небесное очарование, полное сладости и покоя, свидетельствующее о бессмертии, какое было у этого бледного, красивого ребёнка, из наполовину закрытых уст которого слышалось короткое, тяжёлое дыхание, как будто в том мире этой чистой груди не хватало воздуха.
Она лежала на белой подушке с волосами, рассыпанными по ней, как золотая прядь, будто окружённая светлым небом, со сложенными на груди белыми ручками чудесных форм, в светлом и лёгком платьице.
Евгений с ужасом увидел на её открытой шейке как бы коралловую повязку. Это был именно тот знак, какой был на портрете женщины в Мелштынцах.
– Бог, – прошептала вдова, – обозначил её пятном смерти. Он сделал так, чтобы она в этот дом внесла воспоминание об этом. Когда Иво взял новорожденную на руки и увидел эту зловещую полосу, он склонил голову перед Божьим приговором, сдался ему… но этот удар был для него последним… С тех пор жизнь его влачилась грустным умиранием. Мне одной Бог предназначил пережить всех… и как живая статуя стоять на могилах.
Разбуженная голосом матери, Эмилька подняла головку, протёрла глаза и улыбнулась. Вид незнакомца, стоящего рядом с матерью у её кровати, не испугал её… она вытянула к нему ручки, ведомая каким-то чудесным предчувствием, и воскликнула:
– Братик!
Евгений опустился на колени возле кровати и дети, которые никогда в жизни не виделись, из которых один до сего момента не знал о существовании другого, радостно упали друг другу в объятия.
– Мама! – воскликнула Эмилька. – Мне это всё снилось. Я видела, как брат летел сюда к нам, как молился у чёрного креста, а отец стоял там и благословил его, и приветствовал… как потом входил, приближался, как смотрел на меня. Я хотела как можно скорее с ним поздороваться… и просила ангелов, чтобы подняли мне тяжёлые веки.
Она замолчала. Дети долго смотрели друг на дуга, а мать стояла с заломленными руками над этой картиной, которую её сердце уже одевало в саван.
Увы! На этих обоих белых лицах перст Божий написал для неё выразительный приговор расставания. Как же охотно она отдала бы им свою упрямую жизнь, чтобы воскресить их последним вздохом на долгие годы!
Этот вечер в рабштынском доме, у колен матери прошёл как праздничный сон, но он исчерпал остатки сил Эмильки и Евгения. Ближе к полуночи они собирались разойтись, когда девочка легла в свою кроватку и просила, подав им обе ручки, чтобы не оставляли её, пока не уснёт. Ребёнок закрыл глазки, улыбаясь, попрощался с матерью и братом и, казалось, засыпает. Его ручки медленно опускались, остывали, костенели, дыхание становилось менее отчётливым… поцелуй смерти окончил её весну жизни, увяла, как утренний цветок.
С этой кроватки встала несломленная вдова, без слёз, без стона, подняла дочку, прижала её к груди и у ног этой новой жертвы опустилась на колени молиться Богу.
Спустя несколько дней Евгений в кресле у окна, глядя на заходящее солнце, попрощался с матерью улыбкой. Не жалел он о жизни.
В последнюю минуту он достал высохшую веточку итальянского кипариса, которую носил на груди, воспоминание о какой-то золотой минуте, посмотрел на неё, поцеловал, потом склонился к лону матери и… заснул, чтобы не проснуться…
Вдова пережила всех. На похоронах детей видели её прямую, как столб, не сломленную болью, с сжатыми губами, в короне белых волос под чёрной вуалью. С тех пор людские глаза её больше не видели, только спустя несколько лет на смертном одре. Остаток жизни она провела замкнуто в Рабштынцах с одной служанкой, которая не входила в её комнату, замурованную, как келья, и только через оставленное отверстие подавала еду. В трауре, власянице, на голой земле, без постели, ломаясь с остатками жизни, она провела ещё долгие годы, пока, в конце концов, милосердный Бог в годовщину смерти мужа и её к себе не призвал.
Конец
1885
Золотой Ясенько
ZŁOTY JASIEŃKO
Оставался, вероятно, час до сумерек, осенний день, хмурое небо, тишина в воздухе, дым стелился по земле, а вороны, вестники непогоды, невыносимо кричали, беспокойно летая. После тёплых, ещё прекрасных дней задержавшейся осени, казалось, приближается пора, предваряющая зиму, более неприятная, чем она. Но кто в городе смотрит на небо и обращает внимание на прекрасное или отвратительное время года? Чем печальней снаружи, тем усиленней в домах стараются развлекаться, чтобы об этих впечатлениях забыть.
Итак, в городе, названия которого мы не хотим вам поведать (в одном из значительнейших провинциальных городов страны), наперекор медленно мрачнеющему небу, тучам и грозящей непогоде, в окнах постепенно
