Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Мне было бы очень трудно вам это объяснить, – горько смеясь, отвечал худой Траминский. – Вы знаете меня с давних лет, знаете мою жизнь, потому что она вся как на ладони; работаю с утра до сумерек, от вредных привычек Господь Бог уберёг, неленивый, но никогда выбиться не мог. Вы скажете или подумаете: неспособный! Я бы и сам себе это поведал, но почему ко мне рекомендуются те, которые считаются способными? На что я им нужен?
– Вот! Вот! – воскликнул пан Себастиан порывисто, – потому что ты продавать себя не умеешь.
– Прямо в цель, – сказал серьёзно Траминский, – продавать себя не умею и никогда не продаюсь, а прежде всего не торгую совестью, как другие.
– Ну, а Шкалмерский? – спросил мещанин.
– Не знаю, этого тебе не скажу, может быть честным, но гибкий, мягкий, услужливый, умеет льстить, молчать, кланяться отлично научился, имеет нос, имеет нюх и умеет продавать себя.
Когда они это говорили, сумрак увеличился, окна каменицы засветились ещё ярче, несколько карет прикатило к ней и немало пеших людей вошли через ворота в дом.
– Что же это, он гостей принимает сегодня, или что? – спросил пан Себастиан.
– Сегодня и очень часто, – сказал Траминский, – у него бывают все, начиная с президента трибунала, самые богатые обыватели, самые высокие урядники. Гостеприимный дом открыт, обеды, ужины…
– И как же у него на всё хватает? – спросил мещанин.
– Вот это загадка, – вздыхая, ответил старик, – должно быть, имеет доходы. Ведь мы занем, что сын торговки состояния не унаследовал, мать по сей день жива, хоть не показывается при гостях. Недавно прошёл практику, ходил пешком, а сейчас, и то в короткое время, панский дом, карета, лакей, лучшая кухарка. Увидев его на улице, должно быть, думают, что граф; франт, одежду ему делают в Варшаве, выглядит, как бы на золоте родился. Скажу вам больше, имеет неограниченное доверие. В делах все ищут его помощи, поверяют ему капитулы, ни одно более или менее важное дело без него не обходится.
– И каждым он пользуется!
Через минуту мещанин добавил, обращаясь к молчавшему Траминскому:
– Ведь вы его лично знаете?
– С детства.
– А не пробовали за его удачу уцепиться? Гм?
– Нет, – сказал старик, – это ни к чему не пригодилось бы. Было время, что я ему булки покупал, когда он голодным возвращался из школы, но теперь он бы меня устыдился… или… Но оставим это в покое.
– Он прикидывается, что вас не знает? Вы не видели его?
Траминский минуту молчал, как если бы ему было нелегко признаться.
– Он меня видит и не видит. Отречься не хочет и признаться не хочет. Я напирать на него не думаю. Как-то раз ему нужно было быстро переписать какую-то книгу счетов, шум был великий, некому было дать. Прислали его ко мне. Я ни от какой работы не отказывался, взял и эту. Но назавтра, когда я перед назначеным часом относил, я встретил уже на лестнице его помощника, который отобрал листы, заплатил, чтобы я случайно прямо к адвокату не пошёл. И скажу тебе, пане Себастиан, голый и бедный, я не люблю набиваться, имею свою гордость, не согну шею перед лишь бы каким гордецом.
– Вот видишь! – рассмеялся Себастиан. – Так вот отчего тебе не везёт!
– Может, – сказал Траминский, – но теперь уже сейчас мне за полтинник, до конца бы дожить, всё едино.
Видно, пиво беднягу как-то ободрило, он опёрся на локоть и, видя, что мещанин внимательно слушает, говорил как бы наполовину сам себе:
– Долго, долго я мечтал в жизни о том, о чём и другие люди мечтают: дом, семья, жена, дети, достаток, карьера… но постепенно, постепенно судьба велела от этого отказаться. Я вздыхал: воля Твоя! Не время с седыми волосами жизнь начинать, и, как говорит пословица, кто в двадцать лет глупец, в тридцать неженат, в сорок непостоянный, в пятидесяти небогатый, тому уже…
– Пословица говорит иначе.
– Быть может, – равнодушно махая рукой, произнёс Траминский, – достаточно, что она говорит, что есть в жизни границы, за пределами которых надежда, как рыба, консервироваться не может.
Пан Себастиан рассмеялся.
– Но, ваша милость, вы опять видите всё черно.
– Глаза мои заволоклись трауром.
– Выпей пива!
– Заволокутся только слезами после него, – сказал старик, – поговорим о чём-нибудь другом.
Но они уже ни о чём не говорили и мещанин через минуту встал с лавки.
– Дорогой Траминский, а будет завтра моё ходатайство?
– Разве я когда-нибудь подводил кого? – спросил худой, вставая также.
– И напишите, как видите, чтобы моё дело поняли.
– Ну… если вы мне не доверяете?
– Но как это? Что? – возмутился пан Себастиан. – Ведь я знаю, что вы это сумеете, и лучше, чем другие, но только хорошо ли вы поняли, о чём речь, потому что с паном Флорианом была договорённость?
– Не утруждайте себя уже, – прервал старик, – ваше дело я уже знаю лучше, чем вы, а завтра в десять часов будете иметь ваше ходатайство.
Они подали друг другу руки, пан Себастиан взял из угла трость, Траминский – бумаги со стола, и вышли из паба на улицу.
Там, оставшись один, Траминский медленно прошёл на противоположную сторону улицы и, словно хотел насладиться видом дома, в котором жил Шкалмерский, приблизился к его воротам, осматривая. Много людей шло, видно, на званый вечер адвоката, а были это всё honoratiores города, по внешности которых, по округлым фигурам, одежде легко можно было узнать богатых и не общающихся лишь бы с кем.
Они шли парами, по одиночке, по несколько, а всё это тонуло в освещённых воротах, по правую сторону которых были видны стеклянные двери и сквозь них красивую лестницу, выстланную ковром, освещённую лампами, которая вела на второй этаж. Траминский в течение какого-то времени рассматривал прохожих, но скрытый в тени. На его лице рисовалось как бы какое-то сострадание, а не зависть и гнев. Черты, казалось, говорят: «Долго это будет продолжаться? Ты веришь в судьбу, не разочарует ли она тебя? Ты счастлив, хотя и не кажешься счастливым».
Два человека остановились на тротуаре.
– Ты идёшь к Шкалмерскому? – спросил один.
– А ты?
– Я тоже, пойдём вместе.
– Он пригласил тебя на ужин?
– Естественно.
– Должно быть множество особ.
– Ну, прошу тебя, скажи мне открыто, понимаешь ли ты, как этот человек пришёл к этому? К этой популярности, слепой вере, к этому значению и этим богатствам?
– Я так хорошо, как ты, этого не понимаю. Имеет везение, потому что не скажу, чтобы у него был такой уж особенный талант. На первый взгляд кажется богатым.
– Ты
