Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Как же нет! Но зачем нам вдаваться в то, как это всё пришло и пойдёт. Люди болтают разное. Между тем дом в целом приятный, хозяин милый и вежливый.
– Ты говоришь, что это сын продавщицы.
– Но разве ты узнал бы его? Имеет внешность очень хорошо образованного человека. Даже граф З. и пани баронова признают ему великую элегантность, умеет найти себя.
Они вошли в ворота. Траминский пожал плечами. Его взор случайно упал на противоположную сторону улицы, которую освещал уличный фонарь и полоска света, падающая от окон адвоката. На этом тротуаре, у стены, стояла женщина, и, как и он, казалась привлечённой видом этой каменицы, от которой она не могла оторвать взор. Траминский теперь уже смотрел только на неё, но она не видела, что делается около неё, глядела на окна и, казалось, забыла обо всём. Прохожие задевали за неё, ни один толкнул, она даже не обернулась.
Это была молодая женщина с бледным, мягким и милым лицом, не поражающим чрезвычайной красотой, но полным грустного очарования. Одета была более чем скромно, как работящая, скромная девушка, возвращающаяся с работы, в одной руке у неё была корзиночка, в другой – зонтик.
Тип этого лица не был обычным – глаза были голубые, носик простой, губы маленькие, черты правильные, лоб довольно высокий. Всё вместе было очаровательным. Молодость и веселье слишком рано исчезли с этого лица, на котором улыбка была редким гостем.
Она долго смотрела, в глазах появилось что-то, как будто слеза, они заблестели сильней, она опустила голову и в эту минуту старый Траминский, который как раз подошёл, тихо и вежливо с ней поздоровался.
Испуганная девушка вздрогнула.
– Что вы так припозднились, панна Текла? – сказал он ей.
– Я? Я? – поспешно отвечала она. – У меня были дела в магазине, а так как на мне и надзор, я не могла уйти, пока всё не привела в порядок.
– Ну, а теперь мы с вами, панна Текла, можем вернуться вместе, потому что дорога одна. И я припозднился, – сказал Траминский. – Вижу, что вы засмотрелись на дом Леонарда, а там вечер, или что?
– Я? Я вовсе не засматривалась, прошу вас, – сказала немного смущённая девушка. – Что такого любопытного? Просто так. А почему меня интересует вечер, развлечения и…?
Но голос смущённо задрожал.
– Порой человек невольно, вот так и я, засмотрится на дом, который выглядит веселей.
– Но всё ли, что так выглядит, по-настоящему весёлое? – отвечала успокоившаяся панна Текла.
– Несомненно! Несомненно! – сказал Траминский. – Но всё-таки милей войти, возвращаясь с работы, в дом, где нас ждут, приветствуют, льнут к нам, чем, как я, как вы, в пустую комнату, где нет живого духа. Человек нуждается в людях.
– Вы немного ошибаетесь, – спокойно отвечала девушка, – полагая, что меня дома уже никто не ждёт. Правда, что я одна на свете, но живу бок о бок с хозяйкой дома, мы стали подругами, это люди простые, негордые. Несколько детей, они привязались ко мне, я – к ним; стало быть, человек уже не один, мой пане Траминский.
– А значит, вы счастливее меня, – сказал старик, вздыхая, – ко мне даже кот не привяжется. Я пробовал познакомиться с моим хозяином, с соседями; где там!
Панна Текла поглядела на бедолагу, который опустил на грудь голову и пошёл один, заметив, что против своего обыкновения в этот день от сердечного гнёта он как-то слишком много людям исповедался. Он устыдился своей слабости.
Прошли они так по Гродской улице; на пороге каменицы, в которой жила Текла, её действительно ждала девочка и с весёлым смехом бросилась к ней, восклицая: «Теклуся! Теклуся!»
Траминский молча и вежливо поклонился ей и не спеша побрёл дальше.
Улица становилась тёмнее и пустынней, начинал капать мелкий дождик; старик ускорил шаги и вошёл наконец в достаточно большой, но запущенный дом. Ни в воротах, ни на лестнице ещё не было света, а в окнах дома через продымлённые стёкла редко где блестел бледный луч.
Старик, видно, хорошо знал лестницу, потому что, найдя поручни, начал без раздумья взбираться наверх. Только на втором этаже какой-то светильник слабо освещал несколько невзрачных дверей. Лестница становилась всё хуже и снова полная темнота на ней. Окна, которые освещали её днём, выходили во двор и не много помогали хмурому вечеру. На третьем этаже Траминский зажёг маленькую свечку, которую была у него рядом со спичками, и пошёл ещё на четвёртый. Был это скорее уже чердак, низкий и грязный. Ветер завывал через открытые или разбитые окна. Там было несколько закрытых и молчаливых дверок, нигде не было ни голоса, ни признака жизни.
Траминский нашёл свою дверь, достал ключ и, оберегая свечку, чтобы не погасла, вошёл наконец туда, что называлось его квартирой. Однако, судя по человеку, можно было ожидать чего-то похуже.
Первая комнатка представляла собой некое подобие прихожей и склада вещей, которые были уложены в некотором порядке. Другая, достаточно обширная, была бедной, но чистой. Тут в жалких, заботливо расставленных и не бросающихся в глаза, пожалуй, только убожеством и старостью, вещах отображался человек спокойный и привыкший к порядку.
Вещи также имеют своё предназначение и судьбу. Очень часто из дворцов они постепенно, медленно переходят прямиком на чердак, на котором ломаются и умирают. Ни один королевский стол служил потом рабочему, ни один красивый стул пани помещал уставшую подёнщицу.
Весь интерьер квартиры бедного Траминского был составлен из подобных изгнанников. Каждый стульчик, комод, шкафчик, стол были иного происхождения, века, стоимости и физиономики. Там не бросалось в глаза ничего нового, но эта старость не была отталкивающей инвалидностью, её милосердно хранили. На самом деле, позолота слезла с белого, некогда лакированного кресла, у которого одна ножка была искусно доделана и некрашена, на другом не везде сохранилась полировка, на канапе жёлтая ткань приобрела бледный и неопределённый тон, но вместе взятая квартира была подходящей для человека, а бедность её имела вид приличный и честный.
Только Траминский вошёл, зажёг себе свечу и, положив на стол бумаги, собрался переменить одежду, когда в первой комнатке постучали, скрипнула дверь и послышались медленные шаги, направляющиеся в главную комнату.
– Кто там?
Ответ был: «Добрый вечер!» – брошенный с весёлым смехом.
Как бы наперекор жалобам на одиночество явился гость, хоть совсем в этот раз непрошнный и будто бы невовремя.
Траминский поднял голову и взглянул с очевидным неудовольствием.
Наполовину прикрытый дверью, как если бы боялся войти без позволения, стоял высокий, переросший, с бледным,
