Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Нет времени, – ответил Траминский, – видя тебя тут, я уже заранее знаю, что ты устроил какую-нибудь авантюру, что мастер тебя выгнал и ты притащился сюда назад, где снова будешь вести жизнь ту же, что накануне.
– Было не совсем так, но что-то в этом роде, – сказал с глубоким вздохом Вилмус, – легко угадать судьбу несчастного человека. А всё-так, господин, я только не хочу об этом болтать, но принадлежу к весьма приличной семье; зачем её позорить? Оттолкнули они меня, я на них плюю. Мне только достойную мать жаль.
Вилмус насупился, Траминский писал.
– Господин, – сказал он, поднимая больную ногу, – я сегодня, правда, с утра ничего не ел.
– Но пил?
– Одну маленькую рюмочку, и это сохраняет мне жизнь, но чувствю, как кишки выворачивает, а гроша за душой нет. Если бы хоть кусочек хлеба, и с маслом, я был бы счастлив, пошёл бы в первую комнату спать и не мешал бы благодетелю писать.
Траминский, вздрагивая, начал бормотать, пошёл к шкафу, достал из него кусок хлеба и сыр, отдал их юноше, который поцеловал его руку, и вернулся молча к работе.
Вилмус, подскакивая на одной ноге, перешёл также молча в первую комнату, закрыл на шпингалет дверь; было слышно, как он растелил себе постель, а через полчаса раздался громкий храп.
Траминский писал.
* * *
Вечер, который так грустно проходил в пустоши Траминского, в доме Леонарда обещал быть очень весёлым.
Вышло так, что несколько граждан приехали в город по делам, тот и этот говорили, что не знают, что делать вечером, а знали, что адвокат был очень гостеприимен; недолго думая, молодой законник воспользовался расположением знакомых и всех пригласил к себе на чай и ужин.
Нужно знать, что ужины у адвоката славились тем, что на них очень хорошо и свободно проводили время.
Дом был просторный, удобный, хозяин был чрезвычайно любезен, весел, к тому же холостяк, любящий и умеющий жить, знающий, что такое достойный ужин и как нужно принимать приличных людей. Каждый заранее потирал руки, будучи приглашённым к адвокату, а редко раньше двух часов возвращались от него домой.
Он умел развлечь гостей, оживить, задержать, у него был тот стародавний инстинкт гостеприимства, хотя был человек новый и из дома его не выносил.
Всё же в одном можно было упрекнуть адвоката Шкалмерского: что вырос как гриб и никто точно не знал, откуда и как.
Семьи его не знали, ходили о ней разные слухи, враждебно настроенные говорили, что был ребёнком брусчатки, что сын холопа, другие – что ему тайно покровительствовал какой-то большой пан, который признаться ему не мог. Сам Шкалмерский, как у нас все, что встают на ноги, будучи со шляхтой, играл роль шляхтича, говорил часто: «Мы шляхта», о семье своей не вспоминал, а прижатый, рассказывал, что имеет родственников в Краковском. Было, однако же, видно, что по неизвестным причинам не хотел искренно объясниться.
В местечке знали только то, что из школы он вышел, добившись должности лектора в последних классах, потом где-то выучил законы, был помощником адвоката и постепенно, отличившись чрезвычайными способностями, добился для себя независимого положения. Шкалмерский славился тем, что умел распутывать самые запутанные дела, что с самыми трудными в обхождении людьми находил общий язык, что для него не было ничего невозможного. Кроме того, его считали очень честным человеком. Постепенно он дошёл до почти неограниченного доверия у людей. Завидовали ему старшие, но ни в чём упрекнуть не могли, кроме, может, того, что в молодости он слишком любил гулять – но кто же в молодости себя не упрекает в этом грехе. Поэтому за это не закидывали камнями.
Другим обвинением, какое ему время от времени потихоньку выдвигали, заключалось в том, что любил деньги; но также следует добавить, что их не жалел и использовал.
Правда, жизнь, которую он вёл, была даже удивительной для такого работящего и богатого человека, при большущих доходах. Шкалмерский уже несколько лет жил по-пански, всё расширяя масштаб своей роскоши.
Гостей на втором этаже уже было полно и даже в прихожей слышался весёлый говор, сколько бы раз не отворилась дверь в гостиный покой, когда экипаж, очевидно, деревенский, старый удобный коч, ведомый парой рослых коней в скромной упряжке, остановился перед каменицей Леонарда. Из кареты послышался голос:
– Стой! Это тут!
Голова взглянула на освещённые окна.
– Ну да, это тут.
Из коча вышел полный мужчина, которому слуга в ливрее подал руку, и с тростью медленно пошёл на лестницу. Мужчина был немолод, видно, нёс на ногах старые грехи, по-польски, потому что ему как-то тяжело было идти, он опирался на трость и чуть-чуть стонал. Лицо округлое, румяное, без сильного выражения, будто бы добродушное, а в морщинах улыбки скрывающее толику хитрости, – сперва ничего не говорило. Нужно было в него хорошенько всмотреться, чтобы позволяло людям вычитать больше, чем на каждый день.
Усы закрывали губы; что делалось под ними, угадывал, кто мог; разросшиеся брови закрывали глаза и поймать их взгляд было нелегко.
Важный гость ещё не дошёл до конца лестницы, когда дверь отворилась и хозяин, который, несомненно, видел подъезжающий экипаж, вышел ему на встречу.
Шкалмерский больше походил на красивого юношу, призвание которого – весёлое развлечение, чем на работящего законника. Изысканно одетый, с красивой фигурой, красивыми чертами лица, правильными и холодными, улыбчивый брюнет, он, казалось, принадлежит скорее к золотой молодёжи, чем к кругу юрисконсультов. Но его притягательная оригинальность состояла в том, что, хотя законник, он был человеком салонным, что никому не надоедал, что умел понравиться женщинам и с каждым так умел жить, говорить, обойтись, что через несколько часов его очаровывал.
– Пане президент благодетель, какая радость; в самом деле, я не смел желать и надеяться на счастье видеть вас у себя. Сердечно благодарен.
– Мой благодетель! – отпарировал немного заспанный гость. – Не за что! Это я вам благодарен, что могу провести вечер в таком милой обществе.
Президент снял пальто, оказался в чёрном сюртуке, за который просил прощения ещё на пороге, и вошёл в салон, уже очень оживлённый.
В нём стояли два приготовленных столика для карт, мужское общество курило отменные сигары, слуга в ливрее обносил чаем и тортом.
Салон, несмотря на то, что дом холостяцкий, был красив и обставлен с великим вкусом. Цветы хорошо его украшали, и хотя сам хозяин не был музыкантом (но любил музыку), имелось даже палисандровое фортепиано. Мебель, естественно, была покрыта тёмно-красным бархатом, на полу
