Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
Однако если от вида обнаженных женских тел, в большинстве своем молодых, мужчины-арестанты из соседнего трюма испытывали только моральные страдания, военные морячки из караульной команды, пользуясь своим свободным состоянием, весьма скоро нашли практический выход из положения.
Матросы прорезали в парусиновых рукавах принудительной вентиляции дыру, горловина которой моментально в случаях тревоги стягивалась. И в тот же вечер, когда «Ярославль» встал на ночную стоянку у одной из станций в Суэцком канале, в женском отделении из вентиляции вылезли первые «пластуны».
Для порядка повизжав (впрочем, не слишком громко), женщины-арестантки тут же доказали, что у них практический склад ума.
— Чаво приперлись? А подарочки принесли? — встретил моряков разноголосый хор.
Старухи же, выскочив вперед и заслонив собой аппетитных товарок, начали ставить условия:
— Молодого тела захотелось, господа матросики? Извольте-позвольте! Только нынче у нас молодухи в полтинник идут! Да нам, старым, за «сватовство» по гривеннику! А иначе шум подымем!
Матросы переглянулись: такого оборота они не ожидали.
— Да на что вам деньги, бабочки? — попробовали они пойти на хитрость. — Все одно старший помощник на обысках все поотбирает! И потом: кто со служивых деньги-то за енто дело берет?
— Нет полтинничков — нет молодух! — стояли на своем старухи.
Пошептавшись, матросы решили пойти в обход, и стали обещать женщинам «важнеющие» подарки — не сейчас, разумеется, а чуть погодя, после прибытия парохода на острове Цейлон.
— Такие платочки из увольнительной вам принесем, бабочки — все на Сахалине вашем обзавидуются!
Но арестантки стояли насмерть:
— На Цейлоне вас то ли пустют на берег, то ли нет — неизвестно! А денюжки нам нынче требуются! Так что другого разговора не будет!
Матросы опять пошептались, потом один из них, кряхтя, уполз через лаз в парусине на волю — добывать у товарищей мелочь.
— Как зовут-то тебя? — спохватился после «сеанса любви» один из матросов, торопясь попасть ногами в штаны.
— Тебе кака разница? — хихикнула новоиспеченная «жрица любви». — Думаиш, тебя единого дожидаться тута буду?
Удовлетворенные матросы выползли через лаз, на ходу обмениваясь впечатлениями. А через несколько минут через «тоннель любви» полезла следующая тройка матросов, держа в зубах приготовленные полтиннички.
Простая и бесхитростная жизнь в женском арестантском отделении продолжала бить ключом и в следующую, и в последующие ночи. Не помогли и устраиваемые капитаном и его помощниками засады. Вскоре к караульным матросам присоединились многие из членов экипажа «Ярославля» — у тех с наличностью было получше. «Жрицы любви» подняли тарифы, но и это никого не останавливало!
Сонька в этих оргиях участия не принимала. Ей, хлебнувшей немало грязи в детстве и юности, все эти «непотребства», тем не менее, были чужды и противны. Может, оттого, что 35-летняя женщина была для молодых «кобелей» не слишком «лакомым кусочком»? Скорее уж наоборот: европейская знаменитость привлекала и самых молоденьких матросов — всякому было бы лестно при случае небрежно упомянуть о том, что нынче вот «оприходовал» ту самую Соньку Золотую Ручку. К ней подступались с недвусмысленными предложениями — она только сверкала глазами и недобро ухмылялась. А на слишком настойчивых в упор глядела своими глазами цвета стали так, что матросики мгновенно тушевались и отступали от знаменитости, ища женщин попроще и посговорчивее.
Заняв самое прохладное место в трюме, Сонька с недоброй улыбкой обмахивалась веером, сделанным их тряпочек и щепочек, и проводила время в размышлениях. О чем? О чем могла думать мадам Блювштейн, кроме как о свободе?
Надо заметить, что в последние годы она часто задумывалась о дочерях и их будущем, о своей старости. В свое время в российских городах и даже в Европе она благоразумно сделала несколько тайников, в которых хранила наиболее ценные ювелирные изделия, драгоценные камни. Ни одному следователю, ни одному суду она так и не призналась, что где-то хранится ее добыча. Дерзко отшучивалась, ссылалась на свое мотовство, на «слабую женскую память».
Часть драгоценностей она в свое время сумела превратить в звонкую наличность — но, увы, ее было немного. Чтобы выгодно, не за гроши продать легко узнаваемую «ювелирку», было нужно время, и, конечно же, свой, доверенный мастер. А с этим Соньке никак не везло! Мастера или бездарные попадались, или совсем бессовестные: когда она после очередной неприятности с арестом или короткой «отсидки» являлась за своим отданным на сохранение добром, ее «не узнавали», гнали прочь.
И все равно припрятанной добычи должно было хватить надолго — нужна была только свобода…
Единственным человеком, с Сонька охотно общалась во время более чем двухмесячного плавания на «Ярославле», был известный в воровском сообществе иван по прозвищу Сенька Блоха. Сближение было чисто деловым. Практичная Сонька отговорила Сеньку от планируемого им бунта на корабле, внушила ему, что эта затея изначально бессмысленна. Взамен она предложила вору побег во время стоянки парохода в Сингапуре. Подсказала она Сеньке и способ добыть цивильную одежду, необходимую для побега.
Попытка сбежать была неудачной: местный полисмен обратил внимание на подозрительную парочку, покидающую пустой причал Сингапура: оба были босиком. Сонька знала несколько иностранных языков и вполне могла бы заморочить полисмену голову. Однако у Сеньки Блохи не выдержали нервы, и при приближении стража порядка он попытался убежать. Парочку поймали, «разъяснили» и вернули беглецов на «Ярославль».
Побег грозил им новым судом и дополнительными годами каторги, однако капитан, поразмыслив, решил, что недосмотр наверняка обернется последствиями для него самого. И, не желая портить карьеру, не отразил попытки побега в судовых документах и рапорте начальству по прибытию «Ярославля» во Владивосток.
В каторжной столице напарникам пришлось расстаться: женщин на Сахалине в тюрьмы не сажали. А Сенька должен был направиться сначала в карантин, а потом в кандальную тюрьму для испытуемых. Однако перед расставанием он успел шепнуть подруге имя своего должника, который непременно должен был помочь аферистке разжиться деньжонками на первое время.
Надзиратель карантина, прилежно записавший прибывшую Софью Блювштейн в книгу прибытия и выдавший ей казенное платье взамен сданного, объявил:
— Мадам, поскольку женских тюрем на нашем острове нет, вы останетесь тут женщиной свободного состояния. После карантина, разумеется…
— У меня сродственница в посту Александровском живет, — перебила чиновника Сонька. — К ней хочу на постой! Я слышала, это не возбраняется?
— Родственница? — скривил губы надзиратель. — Поглядим! Вытряхните для начала свой мешок, мадам!
Сонька молча вывернула на прилавок тощий мешок. Надзиратель покосился на других досматриваемых женщин, у которых в мешках были отрезы индийских тканей, яркие платки, дешевые бусы.
— А тебе, значит, в этот рейс не подфартило? — чиновник
